Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
Глава двадцать четвертая. ДУША МОЯ, БРАТЕЦ!
Из четвероногих лучше верблюд,
из двуногих — родственник!
Казахская пословица
Бесстыжий родственник ест
и то, чем его не угощают.
Казахская пословица
В последние дни Тишабай ходжа совсем подобрел, и даже босоногие мальчишки и девчонки селения Курусай это заметили. Идя как-то на вечернее моление в мечеть, он дал всем по леденцу. Правда, конфетки засахарились от долгого хранения, имели затхлый привкус с мышиным запахом, но и такие они казались детям курусайцев небесным лакомством. Разговоров о байских конфетах было в кишлаке не меньше чем о достопамятной победе курусайцев над полчищами Энвера-паши. Что случилось с Семью Глотками? Ведь говорится: старый бай бедняку и дома не оставит, новый бай и соломинки не оставит. А Тишабай ходжа — Семь Глоток разбогател недавно, в кишлак приехал на памяти дехкан, и все его за спиной звали, в противовес старому, выжившему из ума, давно уже обнищавшему арбобу, новым баем. Тишабай ходжа никогда никому ничего не давал, только брал. Нанимая батрака, он пытливо оглядывал, щупал его мускулы, одежду: «Э, да ты мне не подходишь, на тебе слишком хорошая одежда». И он гнал парня, на плечах которого разлезались жалкие лохмотья. «Только умирающий с голоду не посмеет разевать рот», — полагал Тишабай ходжа. Он не знал жалости. Во всей округе про него говорили: «Дурного дня минуешь, дурного человека не минуешь». Но бай лишь усмехался. О, он ценил только червонцы, рубли, теньги, копейки. Он мог перегрызть горло человеку за единый чох, а чох, как известно, в два раза меньше полушки. Так с чего бы Тишабай ходжа стал раздавать кишлачным ребятишкам леденцы, да ещё, по подсчетам неких досужих старушек, на полтеньги, на целых десять копеек! Нет, неспроста бай расщедрился. Ну а когда люди узнали, что Тишабай ходжа решил пожертвовать на ремонт дома молитвы сто баранов, тут все, как говорится, приложили палец изумления та рту восхищения: «Поистине наш бай стал праведником!»
В одном курусайские старушки не ошибались. Необычное поведение Тишабая ходжи имело свои основательные, глубокие причины. Правда, они заключались не в том, что он стал детолюбом, и не в том, что его просветила внезапно благодать аллаха, и не в том, что ни с того ни с сего он вздумал стать праведником...
Просто, выражаясь торговым языком, Тишабай ходжа Семь Глоток «хапнул» крупный куш. С месяц назад, после достопамятных событий, прославивших Курусай, он объявил ревкому Шакиру Сами и двум-трем почтенным курусайцам, что по примеру торговцев Бухары он решил образовать «ширкат» — «торговое общество на паях». Но так как ни у Шакира Сами, ни у других включённых в список членов ширката почтенных людей кишлака ничего за душой, кроме уважения и славы, не было, а и то и другое денежного выражения не имеют, то бай великодушно взял все расходы на себя и соответствующие паи внёс за всех сам. Если учесть, что деньги он вносил самому себе, вполне понятно, он не терпел никаких убытков от этой операции. Он попросил всех подписаться под уставом ширката, а неграмотных — приложить большой палец к бумаге. Шакир Сами внимательно прочитал устав, сначала про себя, затем вслух своим друзьям и, так как не обнаружил ничего подозрительного или неправильного, поставил спокойно свою подпись. Бай угостил новых пайщиков пловом, и тем по существу обязанности новых членов товарищества исчерпались. Но скоро на имя ширката прибыл целый караван товаров, верблюдов шестьдесят. Как он смог пройти через степи и горы, кишевшие бандами басмачей и воров, аллах ведает. Пайщиков пригласили в байский дом помогать разгружать верблюдов и складывать товары в кладовые. Самих товаров Тишабай ходжа никому не показал. Вскоре прибыл ещё караван и ещё. Вопль верблюдчиков «хайт, хайт!», которым они погоняют верблюдов, стал самым приятным звуком для ушей Тишабая ходжи. Он забыл про свои изуродованные пытками ноги, оживился, бегал по двору, торопил Шакира Сами и других пайщиков, трудившихся над тюками и верёвками до седьмого пота.
Однажды Шакир Сами пришел к Тишабаю и завёл речь:
— Когда будете продавать мануфактуру?
— Какую мануфактуру? — испугался бай.
— Народ обносился, обтрепался. Женщинам нечем прикрыть срам, у мужчин пупок видно.
— Откуда я достану? — взвизгнул бай — Э, я вижу, услышали вы, что шумовка в котле бренчит, и прибежали. Ошиблись!
— Наши мусульмане уже два года вместо чая кипяток с мятой пьют, а сахара уже десять лет и языком не лизнули.
— А я при чём?
— О боже, да вот своими руками я снимал с горбов верблюдов и мануфактуру, и чай, и сахар, и конфеты, и...
— Стойте, Шакир Сами!.. — закричал Тишабай ходжа и поспешно прикрыл дверь. — Тише...
— Мы же знаем, тот товар к нам в ширкат прислали из Бухары по распоряжению самого назира финансов. А раз товар прислан благодаря правительству народа, значит, его надо отдать народу, а?
— Отдать? — поперхнулся бай.
— Ну, продать по сходной цене.
— Нет.
«Ой, ой, — думал Тишабай ходжа, — какая ошибка. Не позволяй озябшему подкладывать дрова в очаг, а я! Ай ай!»
Как ни уговаривал бая Шакир Сами, сколько ни просили пайщики, но бай упёрся на своем: «Нельзя продавать. Подождите. Получим распоряжение». Но члены ширката видели, что Семь Глоток растерялся, что бай хоть и спорит, но к чему-то словно прислушивается. А известно, что одну кошку и собака загрызёт, а две кошки и льва напугают. Дехкане сидели целыми днями на айване у бая и уговаривали его. Торопиться им было некуда. Сев закончили, жать было рано, и говорили они долго и много. Голова у бая аж закружилась. Временами он, казалось, начинал сдаваться, но потом на него снова находило упрямство, и он клялся всеми святыми чильтанами, что «не может», «ему не позволено», «он не в состоянии».
Бай приводил тысячи причин и доводов, но только одного он не мог и не смел сказать даже постоянному своему собеседнику, своему отцу, учителю и другу Шакиру Сами. А отцом, учителем и другом Шакир Сами стал для Тишабая с той поры, как его «ревкомство» признали все жители селения Курусай, и не только курусайцы, но и командиры Красной Армии и советские власти освобожденного от басмачей Дюшамбе. Дружба — лучшая крепость, лучшая защита от всех забот. Но как скажешь председателю ревкома Шакиру Сами, что товары, присланные в ширкат, совсем не предназначены для дехкан, что их прислал, как и во многие другие вновь созданные ширкаты, назир финансов, чтобы припрятать от большевиков. Для того и созданы повсеместно по всей Бухаре такие ширкаты из крупных торговцев, баев, арбобов, чтобы разбазарить огромные ценности, принадлежащие Народной республике. Назир финансов в секретном письме на имя Тишабая ходжи прямо писал: «Если мы так не сделаем, у нас всё отберёт чёрный народ. Сохраните товары до лучших времен — и мы вас возвеличим». Вот почему караваны пришли благополучно в Курусай, словно и не следили за всеми дорогами жадные глаза басмачей и бандитов. У каждого караванбаши имелась заветная фетва, которая заставляла самых строптивых курбашей пропускать невредимыми караваны и даже выделять вооруженную охрану. Разве о таких вещах можно хоть слово сказать этому большевику Шакиру Сами?! Горы разрушаются землетрясением, дружба — словом. Настроение у Тишабая ходжи всё ухудшалось. А тут ещё не вовремя приехал его папаша Самад-Кази и стал жаловаться на чёрные дни. Зимой его выгнали с поста казия байсуйского, и он завёл торговлю в Каратаге чаем, сахаром и всякой бакалеей. Из-за неустройств и повсеместного разорения он задолжал ростовщику и приехал просить взай-мы. Дети-де умирают с голоду, жёны болеют. Тишабай ходжа пожаловался на бедность и не дал ни копейки. Отец уехал с проклятиями: «Пусть подохнут все твои десять тысяч баранов, скаред несчастный!» Откуда он узнал про баранов? Ругань — что гром: погремит, погремит — а завтра тихо. Вот насчёт баранов и так старейшины племени Кунград, разагитированные этим, проклятие его отцу, комиссаром из пограничной заставы, поговаривают, что отары теперь принадлежат не ему, баю, а им. Конечно, это ещё посмотрим, но волнений не оберёшься. Совсем испортилось у Тишабая настроение, когда Шакир Сами после длительной напряжённой беседы сказал туманно: «Правильно говорят: «Не ломай дверей дома, куда ходишь», но также говорят: «Решетом крик кишлачников не накроешь», а помнить надо вам, господин Тишабай ходжа: «Стая сорок сильнее тигра». Он ушёл, а бай совсем почернел от огорчения. В словах ревкома Шакира Сами он почувствовал угрозу.
