Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
Он ехал по улочке селения, смотрел по сторонам, видел и не видел плоские бурые горы, голубое небо, серые дома... Все окружающее проходило мимо его сознания. Навстречу шли и ехали какие-то бородачи в чалмах, в меховых малахаях. Пётр Иванович ни на что не обращал внимания, но много позже он восстановил в памяти всю картину и отчетливо представил каждый свой шаг, каждое свое движение, даже нетерпеливое потряхивание упрямой головы коня и запах конского пота, мешавшегося с запахом влажной земли.
— Пётр Иванович, а Пётр Иванович!
Доктор машинально посмотрел в сторону, где слышался знакомый голос. Он нисколько не удивился, что рядом с ним как ни в чем не бывало, как и многие уже годы, мелко трусит на коне Алаярбек Даниарбек. И хоть на толстых губах его и в глазах-щёлочках не было и намека на улыбку, но всё лицо Алаярбека Даниарбека ликовало.
Они ехали по улочке Кок-Таша ещё долго и молча.
— Что делать, что делать? — простонал наконец Пётр Иванович.
Теперь Алаярбек Даниарбек хитро усмехнулся.
— Уезжать... Пора! Знаешь, и желанный гость от долгого пребывания делается противным. Известно, в пруду вода, застоявшись, становится вонючей. Как бы конокрад не...
— Да хватит вам болтать... Я и сам рад бежать со всех ног отсюда, но Жаннат...
— А, Жаннат? — протяжно повторил Алаярбек Даниарбек. — Жаннат не маленькая, не девочка. Не всякая женщина тупа и глупа, — сказал один мудрец по имени Аухади, — если есть тигр, то есть и тигрицы.. Не всякая удостоится быть женой зятя халифа.
— О чёрт! Вы лучше посоветуйте, что делать!
— Жаннат понимает... Сказали бы Энверу, что её касались руки прокажённого, и...
Аргамак захрипел и завертелся под доктором на месте, — так резко осадил его Пётр Иванович.
— Вы думаете?
— Ну что ж, о её позоре возвестят барабаны, но никто не пожелает ласк женщины, которую... которая спала с махау.
— Молчите!
Алаярбек Даниарбек только развёл руками — в одной он держал повод, и поэтому конь решительно направился в сторону от дороги; в другой — камчу, и конь, вообразив, что сейчас его ударят, помчался по лугу. Известно, что лошадь не может равнодушно переносить, когда её обгоняют. Конь Петра Ивановича кинулся вслед.
— Что с вами? — спросил доктор, когда они, наконец, поехали шагом. — Вы обиделись?
— Будь одного цвета с обществом, — буркнул Алаярбек Даниарбек, — если не хочешь быть посрамленным. Вот мы и снова стремимся в пасть крокодила. О локоны! О ресницы!
Так они и вернулись обратно в ибрагимовский двор. Алаярбек Даниарбек предложил передать записку Жаннат с изложением своего плана. Но... Пётр Иванович не смог написать такую записку. Он сидел на камне около конюшчи и поджидал, когда появится Энвербей. Он должен был появиться... И он действительно появился, но Пётр Иванович не успел сообразить что-нибудь, как Энвербей в сопровождении десятка своих турок исчез в воротах женской половины.
Внезапно там зашумели, закричали. Крик всё рос, превращался в истошный вой. И среди воплей Пётр Иванович ясно расслышал голос Жаннат. Он вскочил и прислушался.
Мимо прошагал Ибрагимбек с мрачной раздражённой физиономией, сжимая в руке огромную камчу. Всем своим видом он говорил: «Подождите, бабы, сейчас я вам задам!» Едва он скрылся за створкой ворот ичкари, наступила тишина, но тут же взорвалась воплями и криками ещё более пронзительными. Громоподобный голос заорал: «Гнать её! Бей её!» Ему вторил отчаянный визг и крик.
Алаярбек Даниарбек и Пётр Иванович кинулись к воротам, но их, конечно, не пустили. Они топтались в толпе слуг, басмачей, ничего не понимая. Ворота распахнулись, и Петр Иванович лицом к лицу столкнулся с самим зятем халифа. Красное лицо его, усеянное капельками пота, подергивалось, губы дрожали. Он схватил доктора за портупею на груди и закричал:
— Проклятие, они хотели, чтобы я женился на прокажённой! Вы доктор, вы знаете, что это значит. Это заговор на мою жизнь, на моё здоровье. Клянусь, Ибрагим ответит!
Он отстранил рукой Петра Ивановича и, продолжая что-то выкрикивать, направился к себе. За ним бежали с растерянными, гневными лицами турки.
Тотчас же следом выскочил из ворот Ибрагимбек. Глаза его бегали, он сгпел и хрипел.
— Где Энвер?
— Что с ней? — закричал Пётр Иванович. Он забыл, где он, кто стоит перед ним. Он кричал и тряс Ибрагимбека за отвороты халата. — Что ты сделал с ней?
— С ней, — растерянно мямлил Ибрагимбек, — с этой дрянью? Она сказала, что она спала с Касымбеком прокажённым...
И, оттолкнув Петра Ивановича, он крикнул ему:
— Всё равно она тебе не годится. Она прокажённая. Мы её прогнали.
Где-то далеко за низкими плоскими домами слышались удаляющиеся вопли, свист, улюлюкание. С криком бежали люди; скакали всадники. Казалось, весь кишлак бросился изгонять с позором несчастную Жаннат.
— Они убьют её!
Пётр Иванович бросился к воротам. Но на этот раз его не выпустили. Ни просьбы, ни угрозы не помогли. Его отвели к Ибрагимбеку…
Глава двадцать третья. ПЕСОК ЗАСЫПАЕТ СЛЕДЫ
Разгаданная загадка легка.
Хакани
— Вы знаете, что такое таввакуль?
— Упование на бога... Слышу часто от эмира... Он начинает с таввакуля и кончает таввакулем.
— Ну так вот, пусть эмир уповает себе на таввакуль, а...
— Но имя его... эмир Сеид Алимхан! Это звучит на Востоке... это знамя.
— Ни для кого уже не знамя... Эмир — миф, отживший, покрытый пылью и паутиной символ... Сейчас за ним идёт кучка слепых фанатиков... В игре он битый козырь...
Разговор шёл где-то на берегу беспокойной речки между двумя охотниками. Из них один — купец Мохта-дир Гасан-эд-Доуле Сенджаби — внимательно, но с до стоинством слушал очень высокого, очень тёмного лицом, очень подвижного сахиба в типичном индусском костюме, с зелёной сикхской чалмой на голове. Достоинство и важность сахиба измерялись высоко, судя по дорогому убранству великолепных коней вооруженных саисов, расположившихся шагах в ста.
Поглядывая на белое брюхо лежащей у его ног подстреленной антилопы, сахиб продолжал:
— Здесь дьявольски жарко, но одно хорошо: нет длинных ушей проклятых негров. Ужасно любят они подслушивать.
— Чёрт бы их побрал! — охотно подхватил Мохта-дир Гасан-эд-Доуле Сенджаби.
