Игорь Болгарин - Седьмой круг ада
– Катер, видимо, патрульный? – высказал догадку Кольцов.
– Похоже на то, – поразмыслив немного, согласился рыбак и ворчливо добавил: – И чего им в такую погоду дома не сидится!
Катер, который Кольцов и Тихон Дмитриевич приняли за патрульный, нес на своем борту команду «охотников». Когда часа через полтора он появился неподалеку от Кирилловки, его ходовые огни были уже погашены. Осторожно, на ощупь приближался он к берегу, так и не дойдя до него, замер на мелководье. «Охотники» поручика Дудицкого, быстро и без суеты покинув катер, побрели к берегу по воде. Катер тут же растаял во тьме. Операция «Седьмой круг ада» началась…
Самым опасным местом для подчиненных Дудицкого являлся сейчас участок ровной, как скатерть, степи, окружающей Кирилловку. Не зная, где в точности расположены дозоры красных, они шли настороженной цепочкой, забирая в сторону от спящего села, под защиту довольно большой рощи колючей дикой маслины – ничего иного на этих солончаковых землях не росло. Ступали осторожно, держались друг друга, боясь отстать от группы в ночных сумерках. Ни стука шагов, ни треска сучьев под ногами – ничего. Лис не ходит тише… Все хорошо понимали, что успех операции зависит от этих первых шагов.
В высоких и густых зарослях маслины нашли укрытую со всех сторон поляну. Невдалеке пролегала проселочная дорога, вдоль которой на шестах был подвешен телефонный провод. Он вел на Кирилловский пост.
– Обрежем перед самым нападением, – решил Дудицкий. – Пока не трогать!
Сердито ухал в ночи чем-то раздосадованный филин. Офицеры-«охотники» проверили затворы винтовок и, сняв походные английские ранцы, расположились на поляне. Дудицкий сам отбирал этих людей и знал, что каждый из них в отдельности стоил многих. И дело не в том, что весь отряд состоял из кадровых офицеров, – все они были неоднократно проверены в походах по красным тылам. Наверняка каждый из них понимал, что кто-то сегодня может быть убит, а кто-то ранен, но сейчас на их серьезных лицах не отражалось ничего, кроме усталости. Дудицкий очень желал успеха всем, и прежде всего себе. Он напросился в этот рейд, покинув опостылевшую охранную службу, которая не обещала ничего, кроме звания пропойцы. Решил по-старинному: или грудь в крестах, или голова в кустах.
Всю ночь баркас носило по морю как щепку. Выносливый и не подверженный морской болезни Кольцов тем не менее чувствовал себя разбитым и беспомощным. К рассвету шторм пошел на убыль.
– Ну, парень, если даже не верующий, перекрестись! – крикнул Кольцову повеселевший рыбак. – Скоро земля откроется.
И едва только просветлело небо, впереди показалась темная полоска земли.
– С курса не сбились? – тревожась, спросил Кольцов.
– Не должно, – успокоил его Тихон Дмитриевич. Быстро приближался берег, был он пустынен. Но рыбак по каким-то ему одному известным приметам определил:
– Во-он там, правее, за холмами – Кирилловка. Она – в балочке, потому и не видно.
Волны резко опали. Но впереди достаточно далеко – быть может, с версту – все еще расстилалось море. И зыбь колыхала желтую воду. Тихон Дмитриевич выключил движок, наступила неправдоподобная тишина.
– Все, дальше баркасу ходу нету. Дальше пешком пойдешь.
– Как? – не понял Кольцов. – Я не Иисус Христос.
– Мелководье, воробью по колено…
И, как бы подтверждая слова Тихона Дмитриевича, баркас чиркнул о невидимое в мутной воде дно.
– Иди прямо, влево не забирай, там как раз глубина.
– Так чего ж вы туда к самому берегу не правили?
– Ну как не понимаешь? – укоризненно посмотрел на него рыбак. – Наскочим на пост, пока проверят, что да как, – день кончится. А мне надо обратно спешить.
Прощание получилось коротким – торопились оба. Разгребая ногами воду, Кольцов пошел к берегу. Отойдя порядком, обернулся. Тихон Дмитриевич уже выгреб на глубину и теперь, сложив весла, склонился над движком. Движок неторопливо, лениво залопотал. Баркас раздумчиво тронулся с места, стал набирать скорость. Когда Кольцов обернулся еще раз, уменьшающийся вдали баркас с согбенной фигуркой рыбака на корме таял в голубой дымке: с моря наплывал туман.
Пока туман был слабым, едва заметным, но к восходу солнца обещал окутать плотной пеленой не только море, но и берег.
Едва Кольцов ступил на сухой, ершистый песок, как навстречу ему поднялись из ковыля двое красноармейцев с винтовками. Они выскочили на берег и, развевая полы шинелей, побежали по песку.
– Стой! – клацнул затвором один из них. – Не двигайся! Товарищ Федоренко, обыщи-ка его…
Это были свои! Значит, он успел? Успел!..
Кольцов почувствовал, как по его воспаленному, изъеденному солью и ветром лицу ползет невольная, счастливая улыбка.
– В кармане тужурки револьвер… Товарищи, срочно ведите меня к своему командиру!
Красноармеец в старенькой, обтрепанной шинельке, из-под которой выглядывала застиранная гимнастерка, в фуражке с жестяной звездочкой вынул из его кармана револьвер.
– Пошли! – настороженно глядя на Кольцова, сказал он и пропустил его вперед. – Да не так шибко!
– Надо спешить, товарищи! – вновь поторопил их Кольцов. – Очень надо спешить!
– Кому как, а у меня ноги в кровь стерты, – пожаловался красноармеец по фамилии Федоренко, хромая вслед за Кольцовым.
– Будешь шибко спешить, стрельнем как при попытке к бегству! – пригрозил второй.
Кольцов сбавил шаг…
Глава сороковая
Иван Платонович Старцев засобирался из-под Мерефы, от гостеприимного Фомы Ивановича, в родной Харьков.
– Пора! – сказал себе профессор. – Наши уже давно в городе…
Надо сказать, выздоравливал он мучительно долго, тиф еще возвращался к нему неожиданными приступами, и Фома Иванович отпаивал Ивана Платоновича лечебным чаем из мелиссы, чабреца, зверобоя и многих других полезных трав. Теперь Старцев посчитал, что он готов для того, чтобы послужить родному университету и, конечно, делу революции.
Одно тревожило его и не давало строить планы на будущее: от Наташи и Юры по-прежнему не было никаких вестей. Иван Платонович, конечно, знал от Фомы Ивановича, что Юра увез с собой в свои странствия известие о его кончине от тифа в мерефской земской больнице. Для самых близких людей Старцева уже не существовало.
Фома Иванович как мог утешал его: «Найдут они вас, друже Платонович». На родной Николаевской улице, решил профессор, его скорее отыщут, чем под Мерефой. Фома Иванович проводил его до станции пешком: все лошади были реквизированы для нужд красной кавалерии.
Квартира на Николаевской оказалась в полном запустении, коллекция монет и медалей, надежно припрятанная, уцелела, а вот большую часть библиотеки по причине суровой зимы кто-то употребил на растопку. Иван Платонович долго наводил в своем хозяйстве порядок, чинил дверь со сбитым замком и вставлял фанерки в выбитые окна. К счастью, помогла новая соседка, вдова офицера по имени Елена, которая с двумя детьми поселилась напротив в маленьком заброшенном домике. Без нее Иван Платонович не справился бы…
