Жорж Санд - Пиччинино
Маленький гарнизон, временно обосновавшийся в замке, состоял из тридцати человек. Он был, таким образом, значительней, чем ожидали разбойники, потому что подмога из Кастро-Джованни скрытно прибыла еще с вечера. Занятые своими приготовлениями и старавшиеся держаться незамеченными, разбойники не видели, как солдаты поднялись по тропе, или, вернее, по лестнице, через поселок. Солдаты той части конвоя, которая накануне несла сторожевую службу, спали, завернувшись в плащи, на каменных плитах пола в больших обветшалых залах. Новоприбывшие разожгли во дворе огромный костер из еловых ветвей и, чтобы не заснуть, играли в mora29.
Пленники помещались в большой квадратной башне: ослабевший Вербум Каро, тяжело дыша, лежал, растянувшись, на связке камыша. Пиччинино сидел на каменной скамье — невеселый, но спокойный, и был бодрее, чем его сторожа. Он уже услышал, как в овраге просвистела маленькая пташка, и в этой нарочито насвистанной песенке узнал сигнал Малакарне. Терпеливо он силился перепилить о выступ камня веревку, которой ему связали руки.
Начальник отряда campieri сидел в соседней зале на единственном стуле, какой был в замке, опершись локтями на единственный стол, причем и стул и стол пришлось разыскать в деревушке и реквизировать. Это был молодой парень — грубый, энергичный, который привык поддерживать свою раздражительность постоянным возбуждением от вина и сигар, быть может все время стараясь побороть в себе остатки любви к родине и ненависть к швейцарцам. У него не было и часа отдыха с тех пор, как ему поручили охрану Пиччинино, так что приступы сонливости просто валили его с ног. Зажженная сигара, которую он держал в руке, время от времени обжигала ему концы пальцев. Дернувшись, он просыпался, делал затяжку, вглядывался сквозь широкую трещину в стене напротив, не начинает ли светлеть горизонт, плотнее укутывался в плащ, спасаясь от резкого холода, проникающего повсюду на этом одиноком утесе, проклинал двойника Пиччинино, храпевшего в соседней зале, и вскоре голова его снова падала на стол.
На каждом конце замка стоял часовой, но то ли по усталости, то ли по нерадивости, одолевающей даже самых бдительных, когда опасность уже на исходе, только ни один из них не заметил безмолвного и стремительного приближения разбойников. Однако на отдельном укреплении, которое предполагал занять Малакарне, стоял третий часовой, и из-за этого обстоятельства чуть не провалился весь план приступа.
Вскочив в пролом стены, Малакарне увидел под собой этого часового, сидевшего у самых его ног. Он не предполагал такой помехи и держал в руке пистолет, а не кинжал. Кстати нанесенный удар стилета обрывает жизнь человека, не давая ему вскрикнуть. Это вернее выстрела, да Малакарне и не хотел стрелять, прежде чем все его товарищи не станут по местам: и не приготовятся открыть смертоносный огонь по форту. А часовой поднял бы тревогу, даже если разбойник успел бы попятиться, потому что ноги его стояли нетвердо и не скрепленные цементом камешки посыпались вокруг. Campiere не спал. Его пробирал холод, и он спрятал голову под плащом, укрываясь от пронизывающего ветра, под которым он совсем оцепенел. Но если плащ, смягчая вой ветра, и помогал лучше улавливать отдаленные звуки, он мешал слышать то, что происходит рядом, и вдобавок опущенный в последние четверть часа на глаза капюшон делал часового еще и незрячим. А это был хороший солдат, не способный задремать на посту. Но нет ничего труднее, как уметь бодрствовать. Для этого надо обладать живым умом, в голове же у campiere не было ни одной мысли. Он полагал, что бодрствует, ибо не храпел. И покатись ему под ноги хоть песчинка, он дал бы выстрел. Он держал палец на курке ружья.
В порыве отчаянной решимости, Малакарне бросился вперед, схватил несчастного стража за горло своими железными руками, скатился с ним внутрь бастиона и продолжал душить, пока один из его товарищей не заколол солдата в его объятиях.
Они сразу же засели за зубцами, чтобы не опасаться ответного огня с форта. Костер, пылавший во дворе, позволял им видеть campieri, беспечно погруженных в игру, и у них хватило времени хорошенько прицелиться. Ружья были перезаряжены мгновенно, пока осажденные искали свои, но прежде чем они успели ими воспользоваться, прежде чем поняли, с какой стороны нападают, раздался другой залп, направленный в упор, и некоторые были тяжело ранены. Двое вовсе не поднялись, третий упал вперед лицом в огонь и погиб, так как некому было вытащить его из костра.
Со двора офицер увидел, откуда шло нападение. Он прибежал с яростным ревом, но не успел помешать своим людям дать бесполезный залп по стенам. «Ослы, дураки, — кричал он, — зря тратите патроны, нельзя стрелять наудачу! Что вы, голову потеряли? Выходите, выходите! Сражаться надо снаружи!»
Тут он понял, что сам теряет голову, так как оставил саблю на столе; за которым дремал. К той зале вели только шесть ступеней. Он перескочил через них одним прыжком, отлично зная, что через минуту ему придется биться врукопашную.
Но за время перестрелки Пиччинино успел отделаться от своих пут и под общий шум высадил едва прилаженную дверь своей тюрьмы. Он кинулся к сабле лейтенанта и опрокинул смоляной факел, воткнутый в стол. Когда офицер вбежал и стал ощупью искать свое оружие, он получил страшную рану в лицо и упал навзничь. Кармело бросился на него и прикончил. Затем он перерезал путы Вербум Каро и, сунув ему в руки фляжку лейтенанта, сказал только: «Делай что можешь!»
Двойник Пиччинино в мгновение ока забыл о своих ранах и слабости. На коленях он дотащился до двери, и там ему удалось подняться и встать на ноги. Но настоящий Пиччинино, видя, что тот может идти, лишь держась за стены, накинул на него плащ офицера, нахлобучил форменную шляпу и велел не спеша выходить. Сам же спустился в опустелый двор, стащил плащ с одного из только что убитых campieri, переоделся, как умел, и, храня верность товарищу, возвратился к нему, чтобы под руку довести до ворот крепости.
Все уже выбежали наружу, только двое вернулись, так как им было поручено следить, чтобы, воспользовавшись суматохой, пленники не бежали; на них тоже лежала охрана башни. Костер во дворе потух, и от него исходил лишь тусклый свет. «Лейтенант ранен!»— закричал один из солдат, увидев Вербум Каро, которого поддерживал также переодетый Кармело. Вербум Каро ничего не ответил, но жестом приказал им идти охранять башню. Затем как только мог быстро вышел вместе со своим начальником, который ни за что не хотел его покинуть, хотя Вербум Каро упрашивал его бежать без него.
Это было и великодушием, но и мудростью со стороны Пиччинино, ибо, доказывая своим людям таким образом свою любовь, он навек завоевывал их верность. Поддельного Пиччинино могли бы тут же схватить снова, но если бы это и случилось, никакие пытки не заставили бы его признаться, что его товарищ был настоящий Пиччинино.
