Георгий Брянцев - По тонкому льду

— Не надо, — возразила Гизела. — Рада, что избавилась от него.

Это было вчера вечером в моей комнате. А сейчас утро. Я сижу в управе, готовый дать генеральное сражение начальнику гестапо. Никогда еще при встрече с врагом я не был так вооружен и так уверен в себе, как сегодня. Если у Пейпера были основания опасаться за свою безопасность, то у меня их совершенно не было. Не то чтобы я не видел этих оснований, а просто их действительно не было.

Я изредка звонил по служебному телефону Земельбауэру, но к аппарату никто не подходил. Наконец в десять с минутами в трубке послышался знакомый голос гестаповца. Я произнес:

— Прошу прощения, это Сухоруков. Очень надо вас видеть.

— Сейчас?

— Да-да. На одну-две минуты.

Пауза. И затем:

— Давайте.

Я вынул из ящика стола зеркальце, посмотрел в него, пригладил свои непослушные вихры и покинул управу. Пропуск для меня лежал у вахтера гестапо.

При моем появлении штурмбаннфюрер без видимой охоты оторвал свой утлый зад от кресла и приподнялся.

— Очень рад пожать вашу руку, — сказал он, хотя выражение его лица подтверждало как раз обратное.

— Погодите, не радуйтесь, — весело заметил я, усаживаясь.

— Что? — сверкнул гневными очами Земельбауэр.

— Так, ничего. Я пошутил.

— Прошу без шуток, — нахмурился штурмбаннфюрер, водворяясь на место. — У меня для этого неподходящее настроение.

Он еще не понимал, что выглядит в моих глазах круглым идиотом.

Без разрешения хозяина я взял со стола сигарету, закурил и сказал:

— Если бы вы знали только, до какой степени мне наплевать на ваше настроение!

Земельбауэр смотрел на меня вытаращенными глазами. Он привык к моему тихому нраву, деликатным манерам и, естественно, никак не мог увязать прежнего Сухорукова с настоящим. Пористая, стареющая кожа на его маленьком личике покрылась нездоровым румянцем.

— Что вы болтаете? — спросил он наконец после затянувшейся паузы.

— Могу объяснить, — с готовностью ответил я. — Хотя нет, лучше спрошу вас. Скажите, вы уверены" что господин Линднер Макс находится сейчас не где-нибудь, а именно в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе?

Земельбауэр мгновенно побагровел.

— При чем здесь вы?

Я пожал плечами и заметил, что если он не имеет желания отвечать на мой вопрос, то я последую его примеру и задам новый вопрос.

— Уверены ли вы, что человек, назвавший себя Панцигером, действительно Панцигер?

Лицо штурмбаннфюрера изменило окраску и стало мертвенно-бледным. Он начинал что-то соображать, но я помещал:

— От вашего неусыпного внимания, господин Земельбауэр, ускользнули важные обстоятельства. Очень важные. Вы не удосужились проверить, есть ли на аэродроме дежурный по фамилии Бартельс. Вас не заинтересовало, куда исчез ваш родственник Линднер. Вы до того растерялись, что не спросили у Панцигера документы, удостоверяющие его личность.

Земельбауэр стремительно вскочил, загремев стулом, и потребовал:

— Кто вы? Отвечайте быстро!

— Не шуметь! — строго предупредил я и хлопнул ладонью по столу. — Шум не в ваших интересах. Не делайте ничего такого, о чем бы вам пришлось сожалеть через несколько минут. Сядьте! Я не люблю, когда меня слушают стоя.

Во взгляде гестаповца была смесь удивления и ярости. Он не мог понять, с кем имеет дело. Мой уверенный и требовательный тон сразил его. Земельбауэр не сел, а плюхнулся в кресло, откинулся на спинку и замер, приоткрыв рот.

Я вынул из кармана и рассыпал на столе фотокопии писем и объяснения. Они имели размер нормальной игральной карты.

— Вам и теперь еще неясно, с кем вы имеете дело?

Он едва заметно кивнул и с проворством фокусника извлек из кобуры пистолет. Выбросив руку вперед, скомандовал негромко и требовательно:

— Подлинники на стол! Немедленно! Слышите? Или я пристрелю вас!

— Сначала спустите с предохранителя, — ответил я, не шевельнув бровью. — Вы, как ни прискорбно, довольно глупы. Придется объяснять… Дело в том, что, стреляя в меня, вы одновременно стреляете и в себя. Не буквально разумеется. Если мне суждено умереть сейчас, то вы умрете через неделю, то есть сравнительно скоро. Я умру от вашей руки, вы — от руки палача. Собственно, разницы никакой. Перед вами копии. Ко-пи-и… А подлинники, как и Линднер, далеко отсюда. Если со мной произойдет какое-либо несчастье, оно послужит сигналом к тому, чтобы несчастье постигло и вас. Яснее, кажется, трудно объяснить. Короче говоря, вы должны быть кровно заинтересованы в том, чтобы я жил, и жил долго.

— Я брошу вас в подвал, — прошипел гестаповец, не отводя руки с пистолетом. — Я сгною вас живьем.

— Пожалуйста, — невозмутимо ответил я. — Если мне не суждено покинуть этот гостеприимный кров, то завтра Кальтенбруннер с удовольствием ознакомится как с вашим объяснением, так и с приписками на каждом письме.

Пистолет с глухим стуком упал на стол. Земельбауэр смотрел на меня словно загипнотизированный. Мне кажется, что, если бы я подал команду "Голос!", он взвыл бы.

— Так лучше, — сказал я. — Мне понятно ваше состояние. Вкус побед очень сладок, вкус поражений горек. Чтобы оккупировать часть нашей территории, у вас хватило сил, а вот чтобы покорить нас, сломить наш дух, гут вы оказались слабоваты. Это следует запомнить А теперь выясним главное. С кем бы вы предпочли иметь дело: с оберштурмбаннфюрером Панцигером или с советским капитаном, то есть со мной?

Земельбауэр молчал. Возможно, только теперь он понял весь драматизм своего положения. Он смотрел в одну точку, кажется, на мои губы, и его глаза немного косили.

— Но учтите, — предупредил я, — Панцигер — это смерть при всех положениях, а я — жизнь.

Штурмбаннфюрер потряс головой и безнадежным тоном уронил короткую фразу:

— Я погиб при всех условиях.

— Если желание погибнуть у вас действительно велико, то вы можете погибнуть, — заметил я. — Но мне думается, вы хотите жить. И в этом нет ничего плохого. К тому же, говоря откровенно, выбор зависит от вас самих.

Наконец гестаповец настолько овладел собой, что к нему вернулось чувство осторожности. Он встал, прошел к двери, повернул ключ в замке и вернулся к столу.

— Но кто же состряпал этот маскарад? — вдруг спросил он.

— Это уже чисто профессиональный вопрос. Но я отвечу на него: ваш покорный слуга.

— Майн гот! Но как?! — воскликнул Земельбауэр. — Скажите же! Теперь я не страшен, теперь мне следует бояться. Как вам удалось?

Я ответил, что воспользовался его, Земельбауэра, оплошностью.

— Моей? — изумился штурмбаннфюрер.