Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Коля не мог отказать старику, но у него денег не было. Здесь ему зарплату еще не выдали. Он за делами и забыл о деньгах, которые отдал Туглакову для обмена.

— Ладно, Фаддей Герасимович, вы там же живете?

— Там, там, в той самой избе за Белым озером.

— У меня денег нет, сейчас нет, но я достану. Через день-два буду у вас, верьте моему слову. Сколько лет прошло, а я помню. У вас и прежде коровка была, и вы мне парного молока давали. Вы добрый человек, я вам обязательно помогу.

— Жду, жду! — сказал Фаддей Герасимович, кланяясь. Он уже хотел уйти, но в комнату стремительно вбежали люди в военной форме, без погон:

— Стоять! — вскричал один из них, размахивая револьвером, — оружие на стол! Потом оба — лицом к стене.

— Вот я вам, варнакам, покажу оружие! — вскричал Фаддей Герасимович, — занося над головой незнакомца тяжелый кулак. — Я ногу под Мукденом оставил, награды имею, а он…

Фаддей Герасимович не договорил. Его стукнули рукояткой по голове, он упал.

— Что же это вы, господа, с инвалидом японской войны так обращаетесь! — воскликнул Коля, — кто вы такие?

— Руки назад и шагай, вздумаешь бежать — пристрелим!

— Да кто вы такие? В чем дело?

— Молчи, а то тоже рукояткой по башке схлопочешь. Теперь наше время спрашивать пришло.

Прямо за бывшим губернаторским домом, ныне именовавшимся Домом Свободы, располагался Дом абсолютной Несвободы. Это был построенный во времена царизма-деспотизма тюремный замок, красивый, украшенный домовой церковью, в которой арестанты могли молиться, не выходя из замка. Окна строения были забраны толстыми и частыми решетками. Коля слышал, что в глубоких подвалах этого замка заключенных в прошлом приковывали к стенам толстенными цепями, концы которых были намертво вделаны в стену. Рядом с домом Несвободы, бежала говорливая речка Еланка, словно специально для того, чтобы несвободным людям за толстенными стенами и решетками было еще горше сознавать свою несвободу. Даже сейчас, подо льдом, Еланка ласково курлыкала, а там, где были проруби, можно было видеть, что вода бурлит, как кипяток. Настолько быстрой, стремительной была эта река.

Дверь замка лязгнула запорами. Зимнего поторопили пинком в зад, а вслед за Колей в тюремный коридор втащили под руки упиравшегося Фаддея Герасимовича. Дед вздымая палец к потолку, кричал:

— Бог, он все видит! Он вас, стервецов, рано или поздно накажет!

— Бога нет, папаша! — отвечал ему один из конвоиров, — есть революционная необходимость.

Другой прокричал в глубь коридора кому-то:

— Еще двоих буржуйских сепаратистов привели, куда их помещать?

— В шестую тащи их. Надо их по раздельности всех сажать, чтобы не сговорились.

Через минуту Коля и Фаддей Герасимович оказались в большой комнате, в которой было много людей разного возраста и вида.

— Ха! Еще двоих постояльцев привели! — воскликнул кто-то из них, — тут и так дышать нечем… Ба! Да это Коля Зимний! Ну молодец! Наш пострел везде поспел!

Коля увидел, что через толпу к нему пробирается Аркашка Папафилов.

— Ты как тут? — спросил Аркашка.

— Да уж не по собственному хотению! — хмуро отвечал Коля. — А ты давно тут? Сколько народу набили, только стоять можно, не присесть, не прилечь. А ночью как же будет?

— А так же и будет! Революция в опасности! — весело улыбаясь отвечал Аркашка.

— Какую же опасность представляет для революции старый инвалид на одной ноге, я его знаю, он в приюте работал, где я рос. Как же он ночь-то на протезе будет стоять?

— Да не волнуйся ты! — отвечал Аркашка. — Будут допросы, разберутся, социально близких отпустят. Если этот дед не контрреволюционер, ему ничто не грозит, как и мне. Я всей душой приветствую революцию! Я даже на демонстрации знамя нес. Я им так и скажу. Мы с подельником сгорели [22] на ограблении одного купчишки. На гоп-стоп хотели взять, а тут откуда ни возьмись крючки [23] выскочили. Вот теперь и паримся здесь. Ну, ничего, ночь настанет поведут на допрос, я им все скажу. Классовая ненависть заставила нас напасть на купца. А как иначе? Вот… А ты беспокоишься — как ночью твой дед спать будет. Спать не дадут. Они по ночам, суки, допрашивать любят. Ты измученный, спать хочешь, так ты быстрее расколешься. Тебя за что взяли?

— Да ни за что. Я в сибирском Совете работал, речи стенографировал, бумаги переписывал.

— Ну, ты залетел! Политику шить будут. Ты покайся, заложи всех своих руководителей. Упирай на то, что ты сирота, тебя богачи эксплуатировали, тебя Второв мучил. Ты — социально близкий, маракуешь? И ничего не подписывай, никакие бумаги. Ты вот еще что им толкуй, ты же на психе лежал. С психического какой спрос? Ты глаза закати, затрясись и со стула упади. Психика, она многих спасала.

— Не буду я глаза закатывать и со стула падать! — сердито отвечал Коля.

— Ну и дурак! Вас учишь, учишь, я ведь по-дружески, так как мы вместе в эксплуатации у Второва были…

Лязгнули дверные запоры и в комнату втолкнули еще несколько человек.

— Салфет вашей милости! — приветствовал их Аркашка.

Новые обитатели этой комнаты резко отличались от всей прочей публики. Они были одеты в дорогие костюмы, аккуратно подстрижены и побриты, пахли коньяком и парижскими духами. Это были богатейшие люди города, среди них были и Гадалов, и Смирнов, и Вытнов.

— Вот тебе и «Прощаль»! — сказал Гадалов Смирнову. — Что-то господа-товарищи сильно широко размахнулись, нас прежде ни одна тварь руководящая не трогала. А эти не успели власть взять, и так круто завернули. Без нас-то они в момент до разрухи дойдут.

— А ты им, поди, объясни, соплякам…

К коммерсантам подошел Цусима:

— Вот что, господа хорошие, граждане эксплуататоры. Денег при вас нет и часов тоже, это мы понимаем. Крючки шмон [24] навели, конечно. Они в камеру никого с драгоценностями не пустят, факт. Но костюмчики у вас хорошие. Так что начнем переодеваться.

Он повернулся к Смирнову:

— Вот ты, снимай пиджак, жилетку и брюки. Мы с тобой одного роста, одной комплекции, так что будет в самый раз.

Иван Васильевич согласно кивнул:

— Оно, конечно, почему же не снять, если одной комплекции и рост одинаковый?

Он снял пиджак и протянул Цусиме:

— Вот пиджачок, примерь, пожалуйста.

Довольный Цусима скинул свою засаленную кацавейку и продел руку в рукав смирновского пиджака. В этот момент Смирнов нанес ему в челюсть мощный удар-крюк, повернувшись всем телом. Цусима упал в толпу, упершись в чей-то живот головой. Он был без сознания. Смирнов взял свой пиджак, брезгливо отряхнул, надел на себя и спросил: