Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Минуту назад Журавлев был в полной уверенности, что несчастней и бездольней, чем он, нет ни единого существа на свете, однако ошибался.
Подошёл он к уродам, отобрал мешок, побил их немножко, чтоб уважали, а потом предложил выгодное: станет он у них за поводыря, а они за это будут его слушаться и по очереди на закорках таскать. Те не поверили своему счастью.
Сел Яха одному на плечи, балахон с дырками натянул сверху. Ткнул пятками в бока: нно, пошёл! Остальные ухватились за первого, засеменили.
— Пойте жалостное, — велел им Журавлёв.
Запели. Стража у башни не то что остановить или расспросить — врассыпную подалась, закрестилась, да вслед поплевала.
А заразы Яшка нисколько не боялся. Он вообще мало чего на свете боялся. Воды с рыбами, раками, пиявками и прочей пакостью. Подвести хозяина. Ещё, конечно, Чёрта — мёртвого чашника Никитина. А боле ничего.
Причём от третьего из страхов ему суждено было в тот же день избавиться.
Добрёл он со своим гнусавым стадом до Кривого Колена. Увидел приставленный к дому караул, закручинился. В глубине души надеялся, что Автоном Львович как-нито вывернется, он ведь увёртливый. Но дела у хозяина, знать, были совсем плохи.
Хотел Яха поворачивать подобру-поздорову, но тут вдруг узрел того, в ком полагал главную причину всех своих бед.
К дому быстрым шагом подходил Никитин-Микитенко, в обгорелом красном мундире, при сабле. Постоял перед воротами в нерешительности, перекрестился, поговорил о чём-то с караульным начальником, вошёл.
Времени, чтобы как следует рассмотреть страшного врага, у Журавлёва было достаточно. И открылись у Яхи глаза.
Никакой это был не Чёрт и не оживший покойник, а самый обыкновенный беглый дворянчик Митька Никитин, только подматеревший и с обритою бородой. Потому что черти или призраки нерешительности не ведают, а главное, не крестятся. Не засыпало чашника землей ни в каком подземелье. Спасся он как-то, сбежал, чтобы раз за разом возникать ниоткуда и путаться у Яши под ногами.
Во всю свою жизнь Яха, хоть и не терпел людского рода в целом, но ни к какому из человеков ненависти не испытывал. Если кого пытал — то не из неприязни, а по долгу службы и для собственного удовольствия. Если убивал — опять-таки для пользы, беззлобно. Но здесь, глядя в спину Никитину, так ожёгся изнутри лютым пламенем, чуть дым из ноздрей не повалил. Ну, чашник, пожалеешь, что на свет родился…
С того момента Журавлёв решил от заклятого врага не отставать. Куда Никитин, туда и он.
«Коняшек» своих Яха держал в строгости. Прекословить ему они не смели. Почему да зачем, не спрашивали. Как велел, так и делали. Куда скажет, туда и шли.
Тем более при таком поводыре жизнь у калек началась хлебная. Научил их Яшка, как надо милостыню добывать: не канючить — за горло брать. Щедро дают не тем, кого жалеют, а тем, кого боятся. Такое уж подлое у человеков устройство. Нужно подождать, пока на улице скопится побольше народу, выпростать из-под мешка руку (у кого на кисти два пальца осталось, у кого три) и закричать: «Дай алтын, не то схвачу!» Кинут, как миленькие, и «спасибог» говорить не придётся.
Пока у зеркаловского дома караулили, до двух рублей алтынами и копейками насобирали. А если на базар сходить или на паперть, то вышло бы вдесятеро.
Когда Никитин и двое его товарищей выходили из ворот, Яха подслушал, что ночевать они собираются у Илейки, а утром рано куда-то поедут по Троицкому ляху. Ладно.
До конца дня пошлялся со своими уродами по площадям-перекрёсткам, набрали целую кису медной монеты.
Вечером пожрали до отвала, Журавлёв лошадушек вином напоил. Они благодарили его, даже плакали — не могли нарадоваться на свою удачу. За один день достали больше, чем с прежним поводырём добывали за месяц.
С рассвета встали у Сретенских ворот. Народу мимо валило видимо-невидимо — в Троицу, на преображенское богомолье. Подавали прокажённым ещё лучше, чем вчера. Сума с медяками стала такая тяжёлая, что Яха сбегал в прибавленную меняльную лавку, по соседству. Вернулся с серебром.
Когда показалась Илейкина повозка, чем-то тяжело нагруженная и с тремя ездоками, Журавлёв пристроился сзади, на отдалении. Отстать было невозможно, ибо всё обчество двигалось единым потоком. Чтобы не загнать своих одров, пересаживался на каждой версте. И всё же к полудню стали калеки выдыхаться, молить о привале. Яха их и пугал, и палкой охаживал, но видно было, что скоро попадают.
Но здесь Илья повернул своего вороного великана с шляха в сторону, и приунывший Журавлёв повеселел. Дорога-то была знакомая, сагдеевская. Вот, стало быть, куда троица путь держит.
Прокажённых Яшка бросил, они теперь стали ни к чему. А добытое ими серебро пригодилось: за большие деньги, семь с полтиною, купил у одного купчишки-богомольца тележку с лошадью. Сел, поехал догонять.
У мастера Ильи всё было не просто так, а с выдумкой. Например, колёса на повозке особенные, с железными шипами, чтоб легче в горку ехать и в грязи не вязнуть. По этому-то следу, который ни с каким другим не спутаешь, Яха и катил.
В Сагдеево след не повёл, свернул на просёлок. Потом и вовсе вывел на заросшую травой лесную тропинку. Чахлая лошадка вскоре начала спотыкаться. Пришлось её бросить.
Заковылял Яшка на своих двоих, коротких, дивясь, зачем это Илейку со товарищи понесло в глухую чащу. Оказалось, к брошеной плотине, где когда-то стояла мельня. Место это было Яхе знакомо и памятно. Когда-то, тому почти двадцать лет, именно здесь, только двигаясь с противоположного берега, они с Зеркаловым потеряли след драгоценной повозки. А девять лет назад где-то в этих гиблых топях сгинул наряд ярыг, посланных искать укрывателя княжны Милославской.
В общем, место было особенное. Яшка сразу понял: судьба вернула его сюда неспроста. Где всё началось, там и закончится. Мысль была ему самому не совсем ясная, но верная. Это он безошибочно почувствовал.
У плотины происходило непонятное. Мастер подтаскивал к ней какие-то штуки, сооружал диковинную деревянную птицу, потом дотемна возился с огромной старой бочкой.
Вечером Никитин и его дружки пекли на угольях рыбу. Яха им не завидовал, потому что рыба — гадость. Сам он поел жуков и личинок, которых наковырял из трухлявого пня. С голодных детских лет знал, что козявками лесными можно наесться.
Ничего не стоило прирезать ночью всех троих, они спали безо всякой опаски. Но, во-первых, было любопытно, что они такое затевают. А во-вторых, зарезать чашника Журавлеву казалось мало. Надо, чтоб он, вражина, перед смертью как следует страху наглотался, за все свои против Яшки злодейства.
