Вальтер Скотт - Антикварий
— Капитан Мак-Интайр, — начал он, — у меня нет к вам никаких претензий, но если вы будете препятствовать выполнению моих обязанностей, я преломлю жезл мира в знак того, что встретил сопротивление.
— А черта ли мне в том, — возразил Гектор, не имея понятия о юридических выражениях, — что вы собираетесь ломать жезл, или ломать мир, или как вы там еще сказали? Но одно я знаю твердо: я переломаю вам кости, если вы помешаете этому парню запрячь лошадь, как велела его госпожа.
— Беру в свидетели всех находящихся здесь, — произнес судебный исполнитель, — что я предъявил ему свой знак и объяснил, кто я такой. Тот, кто рвется в Купар, попадет в Купар[520]. — И он передвинул свое загадочное кольцо с одного конца жезла на другой: это означало, что он был насильственно лишен возможности выполнять свои обязанности.
Простодушный Гектор, более привычный к артиллерийским орудиям, чем к орудиям закона, совершенно равнодушно взирал на эту таинственную церемонию. С такой же беспечностью он следил за тем, как чиновник писал акт о сопротивлении властям. Но в эту минуту прибыл, пыхтя и задыхаясь, с подложенным под шляпу платком и болтающимся на конце трости париком сам антикварий, готовый спасти исполненного лучших намерений, но слишком пылкого горца от опасности сурового наказания.
— Что тут у вас, черт возьми, происходит? — воскликнул он, поспешно приводя в порядок головной убор. — Я последовал за тобой в страхе, что ты успеешь разбить себе башку о какую-нибудь скалу, но оказывается, что ты уже расстался с Буцефалом и пререкаешься со Суипклином. Судебный исполнитель, Гектор, — это враг похуже phoca, все равно говорить ли о phoca barbata[521] или о phoca vitulina[522], с которым у тебя недавно было столкновение.
— К чертям всех этих phoca, сэр, и тех и других, — закричал Гектор. — Чтоб они провалились! Неужели вы хотите, чтобы я стоял и спокойно смотрел, как этот негодяй, называющий себя не иначе, как королевским судебным исполнителем (я надеюсь, у короля нашлись бы люди получше даже для самых некрасивых поручений), оскорбляют молодую леди из такой семьи, как Уордоры?
— Правильно рассуждаешь: у короля, как у других людей, иной раз бывают не особенно красивые дела, и — между нами — для таких дел нужны не особенно красивые исполнители. Но даже если предположить, что ты незнаком со статутом Вильгельма Льва[523], где capite quarto, versu quinto[524], преступление, состоящее в сопротивлении властям, приравнено к despectus domini Regis[525], то есть к оскорблению самого короля, от чьего имени производятся все конфискации, — разве не мог ты после моих сегодняшних подробных объяснений сообразить, что те, кто препятствует должностным лицам, явившимся с ордером на арест, сами tanquam participes criminis rebellionis[526], так как тот, кто помогает мятежнику, сам quadammodo[527] — пособник мятежа. Но я вызволю тебя из этой передряги.
Он поговорил с судебным исполнителем, который после его прихода оставил всякую мысль о том, чтобы с выгодой для себя использовать «сопротивление властям», и принял заверения мистера Олдбока, что лошадь и двуколка через два или три часа будут возвращены в целости и сохранности.
— Отлично, сэр, — сказал антикварий, — поскольку вы оказываете мне это одолжение, я вам предложу еще одну работу как раз по вашей части. Дело государственное, политическое, преступление, наказуемое per Legem Juliam[528], мистер Суипклин. Вот послушайте!
Пошептавшись с судебным исполнителем несколько минут, Олдбок вручил ему какой-то листок бумаги, после чего тот сел на лошадь и, в сопровождении одного из своих помощников, поспешно уехал. Оставшийся помощник, казалось, нарочно затягивал свою работу и вообще действовал очень медлительно, с осторожностью и методичностью человека, привыкшего чувствовать над собой глаз опытного и строгого начальника.
Тем временем Олдбок, взяв племянника под руку, повел его в дом, и оба они были допущены к сэру Артуру. Страдая от уязвленной гордости и муки ожидания, баронет тщетно пытался скрыть свои чувства под маской безразличия и производил печальное и тяжелое впечатление.
— Рад видеть вас, мистер Олдбок! Всегда рад моим друзьям и в хорошую погоду и в плохую! — заговорил бедный баронет, стремясь казаться не только спокойным, но даже веселым, чему резко противоречили лихорадочное и долгое пожатие его руки и весь его взволнованный вид. — Вижу, вы прибыли верхом; надеюсь, что, несмотря на суматоху, кто-нибудь позаботился о ваших лошадях. Я люблю, чтобы у меня в доме не забывали присмотреть за лошадьми моих друзей. Честное слово, я теперь все внимание могу посвятить им, потому что моих собственных мне, кажется, не оставят. Ха-ха-ха! Так, мистер Олдбок?
Эта попытка пошутить сопровождалась истерическим хихиканьем, которое должно было звучать как непринужденный смех.
— Как вы знаете, я никогда не езжу верхом, сэр Артур, — поправил его антикварий.
— Прошу прощения, но я видел, как недавно прискакал ваш племянник. Офицерских коней надо беречь, а под ним, я заметил, был великолепный серый.
Сэр Артур хотел позвонить, но мистер Олдбок остановил его.
— Племянник приехал на вашей собственной серой лошади, сэр Артур.
— На моей? — удивился бедный баронет. — Неужели — на моей? Значит, солнце светило мне в глаза. Да, я больше не заслуживаю того, чтобы иметь лошадей, раз я не узнаю своих собственных!
«Боже мой, — подумал Олдбок, — как изменился этот человек, раньше такой чопорный и вялый! Каким растерянным стал он в несчастье! Sed pereundi mille figurae»[529].
— Сэр Артур, — продолжал он вслух, — необходимость заставляет нас поговорить немного о делах.
— Конечно, — согласился сэр Артур. — Но удивительно, что я мог не узнать коня, на котором ездил целых пять лет! Ха-ха-ха!
— Сэр Артур, — сказал антикварий, — не будем терять время, оно дорого. Я надеюсь, еще настанет пора, когда мы опять будем шутить. Как учит Гораций, desipero in loco[530]. Я подозреваю, что все это дело рук Дюстерзивеля.
— Не упоминайте его имени, сэр! — воскликнул сэр Артур. Он весь преобразился: притворную веселость сменил яростный гнев. Глаза его засверкали, на губах выступила пена, он сжимал кулаки. — Не упоминайте его имени, сэр, — загремел он, — если не хотите, чтобы я тут же, при вас сошел с ума! Как я мог быть таким жалким болваном, таким безнадежным идиотом, таким невероятным ослом, чтобы дать помыкать собой, подхлестывать себя, пришпоривать себя подобному негодяю и под такими смехотворными предлогами! Как подумаю об этом, я готов растерзать себя, мистер Олдбок!
