Юрий Сергеев - Становой хребет
После чаепития сам заколол оленя и поднёс почему-то Парфёнову, в знак особого уважения, горячую кровь в деревянной чашке. Игнатий её привычно выпил, больше никто не рискнул последовать его примеру, только Егор пригубил лакомство и съел кусок сырой печени.
Целый день гости отъедались мясом. У старика было два сына и дочь, старший уже работал проводником у Зайцева, но, несмотря на это, слыл лучшим охотником в округе. Дочь и старик, сносно говорившие по-русски, умоляли гостей не плыть дальше, считая это безумием. К вечеру Шамай повёл их к порогам.
Егор, глядя на беснующуюся реку, подумал, что кто-то словно умышленно разбросал на её середине в шахматном порядке огромные острые глыбы. Вода с рёвом кипела меж «опечков», как назвал их Игнатий, показывая дорогу среди камней.
По его словам выходило, что надо плыть по белым бурунам пены, именно они обозначают струю. Но всё равно не верилось, что можно пройти на лодках через эту жуткую мешанину камней и бешеных валов кипящей воды.
Глухонемой сын Шамая что-то знаками объяснил ему: оказалось, что он вызвался быть лоцманом на первой лодке. С ним поплыли Игнатий и Егор, следом отчалили остальные. Игнатий выруливал в струю, а Егор отпихивался шестом от летящих навстречу опечков, лодку заливало водой, швыряло и ставило на дыбы.
Вдруг сзади хлестанул крик: «То-о-онем!» — вторая лодка накренилась — в борту открылась рваная пробоина.
— Заткните её мешком с мукой! — заорал Игнатий.
Кругом громоздились вылизанные стены, пристать к берегу было невозможно. Наконец лодки вынеслись к широкой косе. Ремонтом повреждённого карбаса сплавщики занимались дотемна. Глухонемой за ночь сбегал к себе в хотон за одеждой и ружьём, поскольку решил сопровождать партию и дальше.
Это было очень кстати, так как он знал Чёртово улово: эвенк что-то мычал, рисуя прутиком на песке подобие двускатной крыши, и на её гребне изобразил две лодки, показывая на вёсла и как надо сильно грести.
Многие отмахивались, но Парфёнов упорно добивался от него истины, толмачил, что перед самым уловом надо сильно грести, иначе затянет в боковую воронку и потопит.
Но то, что поисковики увидели на реке, превзошло их самые мрачные ожидания. Огромные массы воды метались среди гладких стен-берегов и схлёстывались на середине трёхметровым островерхим гребнем длиной в пятьдесят метров.
Левый берег навис отвесной скалой у самого улова, на правом — каменный завал. Игнатий вскочил на корме и яростно закричал, наведя в лица гребцов ружьё.
— Не оглядываться! Идём по гребню! Грести сильнее! Грести, Грести! — а сам кинул длинную верёвку с привязанной палкой на заднюю лодку и стал править, не опуская ружьё. — Грести! Кому говорю!
Егор видел с носа лодки, что их ждало впереди, и у него всё внутри занемело. В конце гребня по обе его стороны вились огромные воронки глубиной на рост человека и шириной метров в пять. Кружился в них толстый кряж и стоймя уходил в воду.
Лодка чудом неслась по гребню. Люди со страхом глядели на ружьё, решив, что кормчий сбесился, и работали вёслами со всех сил. Как с высокой горы карбас плюхнулся в тихую заводь плёса, и только тогда сплавщики осознали, какие препятствия они преодолели.
Растеряйся Парфёнов хоть на мгновение — и все бы погибли. Задняя лодка всё же сошла с гребня, её кинуло в воронку у левого берега, с размаху шибануло о скалу так, что полетели щепки. Игнатий опять дико заорал:
— Хватайтесь за верёвку!
Из лодки посыпались мешки, ящики, а люди сами сиганули в воду. Гребцы первой лодки наконец выволокли на тихое место своих обезумевших товарищей. Матюкаясь и кашляя, те по очереди переваливались через борта.
Откуда-то из бездонья медленно всплывали раздробленная щепа, словно погрызенная зубами чудовища-водяного, вёсла и порванный мешок с палаткой.
— Ну, как там, у налимов в гостях? — весело поглядел Игнатий на искупавшихся в дьявольской купели.
Шамаев, как окрестили мужики глухонемого на русский лад, тоже радостно улыбался и показывал рукой на просторный бревенчатый балаган, угнездившийся у скалы…
Егор вздрогнул от неожиданности, когда загремели во тьме смутно знакомые колокольчики, догадка полыхнула в голове, и тут же над кустами угадал шапку с корявыми рогами, затем выплыл, словно привидение, сплошь белый олень, и шаман Эйнэ сполз с него в полном великолепии своих одежд.
— Капсе догора-товарисса! — махнул рогами колдун в лёгком поклоне.
Эйнэ небрежно бросил Шамаеву повод оленя, важно прошёл к огню и уселся, раскуривая причудливую, примерно с детский кулак трубку, которая была вырезана в форме головы ревущего медведя.
В глазных впадинах деревянного зверя мерцали кристаллы горного хрусталя, они свирепо блестели в бликах костра. По груди шамана, как и прежде, плыли утки из голубоватого металла. Геолог, начальник партии, только мельком взглянув на них, кинулся к старику.
— Платина! Братцы, самородная платина! Вы только посмотрите! — Эйнэ испуганно закрыл гагар руками, пытаясь отстраниться от возбуждённого лючи.
— Зачем кричишь, как ворон на падаль. Сам знаю, что платина. Эк невидаль! Таёжные люди из неё пули к берданам делают. Шибко хорошие пульки.
— Ещё бы, даже королям такое бы не пришло в голову, стрелять платиной. Но, как же вы её расплавляете, ведь нужна температура под две тысячи градусов?
— Однахо, плавим, мало, мало. Эк невидаль! У меня нож тоже платиновый, — он вытащил узкий клинок из ножен и подал его геологу. — Шибко хорошее железо! Собсем ржавчина не грызёт.
— Да, старик, ты прав, это уже ферроплатина, а утки сделаны из иридистой платины, совсем с другого месторождения. Где ты подобрал это «шибко хорошее железо», покажи место?
— Э-э-э-э… большой грех, нельзя, — и тут Эйнэ узнал сидящего в сторонке Парфёнова, зло сплюнул, — зачем ЧК тайга ходи? Плохой люди шибко стреляй тебя, пропади собсем.
— Я заговорённый, — усмехнулся Игнатий, — можа, только платиновой пулькой прошибёшь. А будешь пужать, конфискую твоих птичек и ножичек в казну государства.
— Эйнэ больше не шаман! Эйнэ красный купеса. Зачем обижать старика? Тайга место много, туда-сюда ходи, не трогай Эйнэ.
— Так где платину поднял? — не отступался Парфёнов.
— Дед моего деда поднял, не знаю где. Шибко давно было, — он взглянул на бородатого Егора и опять изумился, — твоя пропади нету? А ты не верил, что долго жить будешь. Хозяин Чёртова улова тебя не кушай. Эйнэ так велел.
— А зачем же стреляли тогда в меня? — спросил Быков.
— Э-э-э, Васька собсем дикий тунгус, думал, сохатый плывёт по реке, однахо, — Эйне встал, принёс потки и вынул банчок спирта, — мало-мало сладкая водка пей, зачем ругаться.
