Александр Барышников - Клад Соловья-Разбойника
Шелеп перебирал и придирчиво осматривал творенья рук своих: ведь завтра, когда в Ваткаре соберутся гости из всех вотских племен, можно будет выгодно продать или обменять их. Но надеяться на это можно в том случае, если работа его понравится покупателям.
Вот Музъеммумы, Мать Земли — ее черная, широкая внизу юбка украшена зелеными узорами, руки согнуты в локтях, неподвижен и спокоен строгий взгляд черных очей.
Вот Шундымумы, Мать Солнца — на ее желтой юбке красные сплющенные ромбы.
Вот Вукумы, Мать Воды — ее темно-синяя юбка изрисована черными волнистыми линиями.
А вот Инмумы, Мать Неба — у этой на голубой юбке красные круги.
Верховный жрец Уктын должен взять эти фигурки, чтобы обновить убранство Баздым Куалы.
А вот олени для вотов Нижнего племени — от этих лесных красавцев ведут нижние воты свое начало.
Воты со среднего теченья Полой речки купят пестро раскрашенных козлов, а вотам Верхнего племени, где вождем молодой Келей, наверняка понравятся эти красавицы-утки. Чуть дальше стоят размалеванные кони для жителей Просяной речки. Но чаще всего на доске Шелепа встречается медведь покровитель рода Гондыр.
Старый мастер еще раз оглядел свои детища и остался доволен. Если немного переставить их, то его доска совсем похожа на настоящую жизнь. Благодушно посмеиваясь, он начал перемещать фигурки. Медведь — хозяин леса, а род Гондыр — повелитель всех северных вотов.
Значит, медведей надо в середину доски. Вот этот, самый большой и толстый, вполне похож на Выра. А этот осанистый коротышка смахивает чем-то на Келея. Еще один, высокий и тощий, вполне сойдет за Ларо, вождя Нижнего племени. А вот и Уктын — вставай сюда, голубь.
Вокруг ваткарских медведей — остальной мелкий народец, все эти кони, козлы, утки, олени и петухи. По краю же доски выстроились фигуры богинь, они словно охраняли пестрое глиняное скопище, а вместе с ним и весь народ северных вотов от бед и напастей. Да, без поддержки и помощи великих небесных сил немыслима жизнь в этих краях. Они охраняют живущих, дарят им свет, тепло, воду и пищу.
Когда работа была закончена, Шелеп почувствовал: что-то не так, что-то не схоже на доске его с настоящей жизнью. Подумав немного, он улыбнулся, повернулся к полке и взял в руки еще одну фигурку. Это была Толэзьмумы, Богиня Луны. Ее темно-синяя юбка украшалась серебряно-белыми кругами. Дочь князя, красавица Люльпу, подумал Шелеп и, раздвинув глиняных медведей, осторожно поставил изящное изваяние в самой середине доски. Вот теперь картина казалась законченной и совсем правильной.
По давней привычке, прежде чем лечь спать, старый мастер вышел на улицу подышать вольным воздухом. Он сел на лавочку, блаженно вытянул ноги и вгляделся в сумрак ночи. Весна в этом году была ранней и дружной, речное половодье подступило к самым домам башарманского селения. От смутно светлевшей водной глади веяло свежестью, слышны были плеск и неугомонное бормотанье бурных весенних струй.
Ваткарский князь Выр несколько раз предлагал башарманам перебраться на сухую горную сторону, обещал помочь в расчистке леса по берегам Колыны-шур. Но башарманы всякий раз благодарили князя за заботу и отказывались — они нашли свое тихое место и приросли к нему всеми своими корнями.
Приглушенные пространством звуки привлекли внимание Шелепа. Он пристальнее вгляделся в сумрак ночи, сквозь который таинственно чернело косматое тело Куалын-горы. Вот из лесных зарослей пророс живой букет огненных цветов, который с топотом, криками и свистом двинулся в сторону Бадзым Куалы. Вот на какое-то время высветилась на самом краю обрыва крохотная человеческая фигура:
Шелеп знал: накануне праздника шийлык молодежь изгоняет из домов и прочих построек нечистую силу. Огненный букет летит над Куалын-горой значит, все идет как всегда, праздник обязательно будет, он уже начался. Ну что ж, старый Шелеп готов к празднику и может спокойно спать в эту весеннюю ночь.
Разговор по душам
— Думай, Петрило, подсказчик мой верный!
— Спасибо, боярин, что ценишь верность мою и преданность, — отозвался Петрило дрогнувшим голосом. — Хочу тебе признаться, что враги твои неодинова пытались сманить меня на свою сторону, богатыми посулами купить меня пробовали:
— Вот как! — искренне удивился Дмитр. — Что же ты об этом раньше не сказывал?
— А зачем? Если б захотел я супротив тебя пойти, так давно бы подлость эта наружу выплыла. Шила в мешке не утаишь, Дмитр Мирошкинич. А поскольку не позарился я на посулы супостатовы, так к чему об этом и говорить было?
Боярин долго молчал, с интересом разглядывая Петрилу, словно видел его впервые. Сорочьими пугвами нацелился он в лицо отрока, острым, как клюв, взором проник в глаза Петрилы, но ни единого зернышка лукавства и неправды не обнаружилось в глубине этих бесхитростно распахнутых глаз. Дмитр облегченно выдохнул, словно сбросил с плеч тяжелый мешок, и негромко спросил:
— А почто ныне об этом вспомнил?
Петрило давно знал, что не всякому новгородцу удавалось переглядеть Дмитра Мирошкинича. И теперь, бесстрашно и открыто приняв и сдержав пронзающий клевок боярского взгляда, Петрило как-то сразу успокоился и уверился в себе.
— А то и вспомнил, боярин, что среди людишек наших много найдется охотников на Каму отправиться, а вот такого, который в случае удачи захотел бы добровольно в Новгород воротиться — такого вряд ли сыщешь.
— Правда твоя, — согласился боярин. — Это мне и без тебя ясно. О чем твое-то слово?
— Мог бы я: попробовать, — просто сказал Петрило.
— Ты? — изумился Дмитр.
Все это время он мысленно перебирал и оценивал своих людей. Но мысль о Петриле, самом близком и преданном, ни разу не мелькнула в боярской голове.
— Чему удивляешься, Дмитр Мирошкинич? — с мягким напором спросил Петрило. — Разве плохо служу я тебе? Разве можешь ты сомневаться в моей верности?
— Что ты! Что ты! — вскинулся боярин. Премного доволен службой твоею. Ты — десница моя, опора и помощь во всяком деле.
Про себя подумал: а почему бы и нет? Здесь, в Новгороде, Петрилу любой смышленый холоп заменит. Здесь, в делах обычных и привычных, можно и левой рукой обойтись. Вслух сказал:
— За раденье к делам моим благодарю, Петрило, а с тем прими-ка чашу с медом, да и я с тобою заодно подвеселю утробу свою.
— Будь здрав, Дмитр Мирошкинич! — Петрило принял чашу и с достоинством поклонился.
Выпив меду, боярин повеселел, размяк, заулыбался.
— Пожалуй, довольно о тугах наших толковать. День догорел, и угольки угасли, а на остывших угольках яичко не испечешь. Утро вечера мудренее. А скажи-ка, Петрило, как твоя Варварушка поживает? Как детки малые живы-здоровы?
