Нина Строгая - В аду
– Позвольте… позвольте, барон, я возьму это с собой. Я должна похоронить ее…
На что Кестер с презрительной усмешкой кивнул, и бедную, белую, как полотно, промерзшую до костей пленницу доставили в замок Харшли.
* * *В замке Анну ждала просторная светлая комната с огромной, скрытой тяжелым балдахином кроватью, застеленной тонким, гладким, обошедшимся Кестеру в баснословную сумму денег бельем. Накуренное благовониями помещение согревал камин, в который слуга непрерывно, не жалея подбрасывал дрова. Здесь же находилась деревянная ванна, а рядом в большом количестве были расставлены, разложены свечи, цветы, сладкие сушеные травы, масла. Также к новой обитательнице замка был приглашен не самый лучший и известный, но, вероятно, на редкость умный и талантливый, выкупленный некогда хитрым и ловким Гриффитом из лап инквизиции, приговоренный к смертной казни за предложенные, казавшиеся дикими нововведения, хирург. Да, Кестер позаботился и об этом, поскольку не хотел, чтобы женщина, которую он с такой страстью вожделел, погибла как те – славные воины – истекшие кровью, его братья по оружию, раны которых были сплошь облеплены землей с полей сражений.
Устроить для своей пленницы такое роскошное гнездо Кестера сподвигло неизвестное доселе чувство. Посетив скромное, неотапливаемое, с ничтожным количеством слуг и запасов провизии жилище Анны и убедившись в том, что баронесса разорена совершенно и вряд ли может позволить себе не то что украшения и новые наряды, а даже лишнюю поленницу (не имела она ни крестьян, разводивших скот, ни земель, а лес берегла, как единственный источник пропитания не только для себя, но и для всей своей немногочисленной челяди), Кестер представил вдруг, насколько приятно, должно быть, будет для Анны, умастив ароматным маслом тело, коснуться мягких, гладких, украшенных вышивкой простыней…
* * *Однако Кестер не угадал: приятно Анне не стало. Ведь к тому моменту, когда голова баронессы коснулась подушек, сильнейший жар охватил ее целиком, высвобождая из глубин сознанья странные, страшные видения. В промокшей насквозь рубахе Анна металась в постели и, будто отбиваясь от невидимого врага, выпрастывала вперед руки и то выкрикивала, то шептала что-то совершенно неразборчивое, похожее на злые ругательства и трогательные мольбы одновременно. С обеих сторон ее пытались удержать низкорослый, худощавый, с седыми волосами и серым, бесстрастным лицом доктор и совсем уже округлившаяся, отяжелевшая Карен.
В такой болезни, в пограничье Анна казалась Кестеру еще более прекрасной… становилась для него еще более желанной. Он готов был броситься на нее и растерзать немедля, и, возможно бы, так и сделал, если бы не Гриффит, который утащил его к знатным гостям, нагрянувшим в Хартли не то чтоб нежданно, но совершенно некстати, и томившимся и жаждавшим выразить барону любовь свою и почтение. К счастью, этот визит, а затем еще один подобный, увенчавшись шумным празднеством, растянувшимся на неделю застольем, время от времени прерывающимся охотою и непродолжительными дружественными турнирами, немного отвлекли Кестера от мыслей о вдове.
* * *В один из таких теплых праздничных вечеров, пробравшись сквозь толпу музыкантов с их бубнами и волынками к сидевшему среди изрядно набравшихся добрым вином гостей своих такому же пьяному Кестеру, седовласый, серолицый доктор глухо, мрачно произнес:
– Я должен отрезать ей ногу.
– Делай, что хочешь, только чтобы осталась жива, – прошипел Кестер. В мгновение ока мысль о том, что он может потерять Анну, пробила брешь в плотном, окутавшем мозг тумане-дурмане, заставив барона содрогнуться. – Чтобы осталась жива, слышишь? – продолжал он, притянув доктора за воротник к самому своему лицу, – иначе… иначе ты пожалеешь о том, что не церковь стала твоим палачом. Иначе… иначе я сожру тебя живьем!
Этой же ночью по замку разносились такие душераздирающие крики, что если бы знатные господа не спали беспробудным пьяным сном, то сразу оголили бы мечи и бросились туда, где, вероятно, происходило смертоубийство. Ну а домашние слуги тряслись в своих коморках, с ужасом и отвращеньем представляя, как мрачный доктор пилит хрупкие косточки баронессы. Это же представлял себе и Кестер, готовый ворваться в покои Анны и сдерживаемый лишь крепкими объятиями друга, который слышал, ощущал, как бешено колотится сердце барона – от страха… за нее – нет! за себя, – охваченного новой, неизвестною тревогой, внезапно рожденным вдруг чувством, парализующим некогда хладнокровную его натуру, и силу его, и волю, этот расчетливый, холодный разум…
– Она не умрет сейчас, твоя баронесса, – тряхнув Кестера за плечи, строго и зло, проникая прямым своим, магнетическим взглядом в сознание Кестера, успокаивал Гриффитт. – Ее время еще не пришло, – и тут же ласково и озорно продолжал, – И что мы здесь делаем? Нужно уехать на некоторое время. А там, глядишь, когда вернемся, встретит нас твоя красавица – здоровая, веселая… Доктор отличный – приделает к ее обрубку крепкую деревяшку, и она еще сможет танцевать для тебя. Все, завтра же в путь!
Недовольно качая головой, Кестер пытался освободиться, но Гриффит то рывками, то пинками все же оттащил его от дверей покоев баронессы и увлек за собой в темноту анфилады. Он затолкал Кестера в его спальню и сам зашел, закрыв дверь на ключ.
– Сегодня останусь с тобой. И прикую тебя цепями, если посмеешь выйти, – хищно улыбался Гриффит и буквально навалился на Кестера всем своим весом, укладывая его на постель. И тревога отступала, развеивались, растворялись напряжение и страх, и Кестер уже немного веселился и даже тихо и хрипло смеялся, и сцепленный в шуточной драке с другом, падал на толстые, теплые шкуры.
На следующий день вместе со своими гостями они покинули замок, даже не заглянув к пленнице.
* * *Однако долго удерживать Кестера вдали от баронессы Гриффит не смог, и по прошествии трех недель они вернулись домой.
– Уверяю тебя, с нею все в порядке, – хихикал Гриффит, преграждая Кестеру вход в покои Анны, – Тссс, слышишь? – поднес он палец к губам.
– Да пусти же, наконец, – свирепел от нетерпения Кестер и, отпихнув таки Гриффита, уже собирался открыть дверь, но на мгновение замер, слушая доносящийся из комнаты радостный и нежный женский смех.
– Говорил же я, веселая и здоровая… – прошептал Гриффит и распахнул перед Кестером двери.
Смех резко прервался. Сидящие на краю кровати, державшие друг дружку за руки Анна и Карен так и застыли, устремив свои взоры на вошедших в комнату мужчин, и лица их, будучи еще секунду назад счастливыми и румяными, превратились в некое подобие масок: искаженные ужасом и болью, вытянулись и посерели…
