Александр Архиповец - Альтернативная реальность
— Люди добрые! Что же это творится на Украине?! Средь белого дня! Дочку крадут! — срывающимся голосом вопил Зозуля. — Люди, помогите! Как татарская погань! Люди! Люди! Доню моя! Наталочко!
Но "люди" вмешиваться особо не спешили. Из "ридных хат не казалы носа".
По-звериному воя, из дома выскочила мать девушки – Мотря. Бросилась к дочери. Но один из всадников ловко пнув ногой, отбросил ее на землю.
Наконец пришла желанная подмога в виде жениха Петра. В его руках блеснула сабля. Но владел он ею, как оказалось, плохо. Первое же столкновение с профессионалом завершилось плачевно. Легко отбив неумелый выпад парня, казак, не желая убивать, плашмя ударил его саблей по голове. Брызнула кровь, и Петро как подкошенный упал.
Глядя на это я чувствовал, как закипает злость. Не могу сказать, что владею гипертрофированным чувством справедливости, но происходящее меня порядком разозлило.
Эти сволочи откровенно глумились над беззащитными людьми, к тому же, могли искалечить жизнь девушке.
Оглянувшись по сторонам и не найдя ничего лучшего, подхватил борону и, разогнавшись, с силой швырнул ее в гогочущих казаков.
Человеческий и конский вопли слились воедино, затем, перешли в хрип. Одного всадника я сбил на землю вместе с лошадью, другого вставшая на дыбы лошадь сбросила сама. Пока он, оглушенный, пытался подняться – я, не долго думая, ударил его ногой в голову.
Рыжий детина уже не гоготал. Лицо пунцовое, на шее вздулись жилы. Отпустив Наталку, выкатив глаза и хищно оскалив зубы, он широко размахнулся саблей. Уклонившись от удара и поймав руку на излете, я резко повернул и дернул. Раздался хруст, крик – грузное тело грохнулось наземь.
На этом стычка завершилась. Поле боя осталось за мной. Бегло подвел итоги – тот, в которого попал бороной, лежал бездыханным в луже своей и лошадиной крови, двое других – покалечены. Коня, пожалуй, придется добить. Вот его-то действительно жаль. Но теперь уже ничего не поделаешь.
Зозуля, перестав кричать, поднимал дочь с земли.
Из соседних хат стали выходить люди, шушукаться. Особой радости на их лицах я не заметил. Скорее наоборот: озабоченность и страх. Мол, что теперь с нами будет? Пан Стоцкий просто так это не оставит. Вместо одного пострадает все село.
Понимая, что делать мне тут больше нечего, опустив голову, побрел обратно.
Конечно, лучше всего было сразу уйти из Горбов. Но не хотелось подставлять приютивших меня Овсия и Палажку. Чего доброго виновными могут счесть их.
Ночевал у реки. А утром зазвенел колокол, призывая казаков на сход. Не дожидаясь особого приглашения, побрел и я.
В центре села, вокруг висящего на цепи, словно ведро на коромысле, колокола толпился народ. Чуть в стороне, на лаве, с видом завоевателей, развалившись, сидели и покуривали трубки четверо пришлых казаков. Их кони были привязаны рядом. Один из них выглядел так, словно накануне угодил в жернова мельницы, куда вчера так и не доехал Зозуля. Все лицо синее. Разбитые губы распухли и с трудом приоткрываясь, выпускали облачка дыма. Рука замотана цветастым платком. Он был хмур и зол. Чему немало способствовали шуточки, отпускаемые друзьями.
— Это он? Тот дурнык, что вас вчера побил? — спросил один, указывая на меня. — Мыколо, он? Чего молчишь?
— Пан Стоцкий как увидит… то бежать тебе не оглядываясь в самую Сечь, да и там будешь посмешищем… Говоришь, борону бросил… — недоверчиво качал головой другой.
— Да они сами еще до того как ехать заглотили лишнюю четверть, — махнул рукой третий.
Тем временем возле колокола вещал атаман Степан Зозуля. За прошедшие сутки он осунулся и казался еще ниже. И без того рябое лицо сейчас было и вовсе серым.
— Пан Стоцкий велел выдать убивцу…
Казаки зашумели. Заговорили все сразу, заглушая голос атамана.
— …Вот кровопийца! Сам ведь заслал…
— Нельзя выдавать, позор-то какой… нашему селу навек… дети и те не смоют…
— Выдать, на кой черт нам тот дурнык… за него страдать…
— Зозуля теперь храбрый – Наталку еще вчера до кума в Полтаву отправил…
— …Да помолчите же, пусть говорит…
— …А что Петро? Живой?.. Отлежится… Слава Богу…
Атаман повысил голос.
— Тихо, козаки! Убивца – он и есть убивца… Нужно выдавать…
— …И поворачивается ж язык, — прошептал стоящий за спиной Овсий. — Его ж дочку боронил… А он – выдать… Креста на нем нет…
— …Не выдадим, — продолжал атаман, — пан грозится побить все село…
— …Не посмеет… да кто его знает… Лучше выдадим дурныка… Выдадим… Пусть забирают…На кой бис он нам сдался…
На том и порешили…
Мне связали руки и передали уже сидевшим верхом казакам.
Ехали они, не спеша, однако я даже бегом поспевал с трудом.
"Так можно доиграться… Пора что-то предпринимать. Только чуть-чуть подальше от посторонних глаз. Вон хотя бы там, у рощицы…
После "народного вече" особо теплых чувств к обитателям Горбов не питал, и что с ними будет дальше – волновало мало.
Разве Улита? Но, думаю, она не пострадает.
Ну что ж! Тогда приступим…
Я начал телепатическую атаку. Результата долго ждать не пришлось.
— Ну так ты, расскажи нам, Миколо, еще разок, как это побил вас тот дурнык. Чего молчишь? Неужто ты после того козак? Хуже бабы…
— Да заткнись ты, Грыцю! А то языка подрежу! — вспылил терпевший до сих пор насмешки Мыкола.
Я же активно раздувал и без того давно тлеющие искры вражды. Нужно разбудить пламя.
— На кого ты голос поднял? Мать твою…
— Ты мою мать, чертяка поганый, не трогай! Свою некбось, где-то по шинкам потерял, байстрюк неприкаянный!
Глаза Гриця вмиг налились кровью. Видать, наступили на больную мозоль. На губах проступила пена. Обнажив саблю, забыв о больной руке, он бросился на обидчика.
Но Мыкола рубиться с ним не собирался. Выхватив из-за широкого пояса пистоль, мгновенно взвел курок и, почти не целясь, в упор, выстрелил в голову.
— Ах ты, гад! Побратыма моего!.. — заревел ехавший рядом казак… — Убью.
Сцепились на саблях.
Воспользовавшись замешательством, ошалело глядевшего на них поводыря, я резко дернул легкомысленно привязанную к поясу веревку, сбросил его на землю. Не дожидаясь пока он придет в себя, накинул петлю на шею, резким сильным движением сломал шейный позвонок. Вытянул из ножен саблю и, зажав между коленями, перерезал плетеную веревку, освободил руки.
Казак, грозивший отомстить "за побратыма", все же преуспел. Меня он еще не видел, спешившись, заглядывал в лицо поверженному врагу. Тот стонал, хрипел и булькал кровью, готовясь отдать Богу душу.
— Побратыма моего… убью! — уже не столь уверенно повторял он, не понимая, что вдруг на них нашло. Вместо ярости постепенно приходил страх, боязнь наказания за содеянное.
