Дмитрий Евдокимов - 1612 год

— Ну, ничего, мы им покажем! — злобно сверкал глазами Власьев. — Не хотите добром, не надо. Все равно Нарва будет наша!

Обосновавшись в хоромах воеводы Голицына, дьяк приказал Пожарскому вернуться на границу и ожидать тайного лазутчика из Нарвы. Тот не заставил себя ждать.

Однажды под вечер дозорные услышали со стороны границы конское ржание. Однако на дороге никого не было. Дмитрий выехал вперед, зорко поглядывая по сторонам. Ржание повторилось, на этот раз из березовой рощицы, что виднелась слева от дороги. Князь пришпорил коня и помчался туда.

— Вот горячая голова, — ругнулся дядька Надея, поспешно бросившись вдогонку. — Вдруг засада!

Когда он подскакал к опушке, то успокоился, увидев, что к князю подъехал одинокий всадник. Был он в зеленом охотничьем костюме, широкополая, с пером, тоже зеленого цвета, шляпа скрывала черты лица незнакомца.

— От Фласьева? — спросил он Дмитрия.

— Да, Афанасий Иванович наказывал ждать! — ответил Пожарский.

— Фласьев?

— Да, да, Власьев меня прислал, сказал, что кто-то должен передать бумаги.

Гость вздохнул с облегчением и, мельком глянув на маячившего на опушке Надею, спешился. Пожарский сделал то же самое. Теперь, когда они стояли друг против друга, Пожарский хорошо разглядел немца. Тот был такого же высокого роста, как и князь, но дороден, если не сказать толст, волосы ярко-рыжие.

Незнакомец указал на свой охотничий костюм:

— Хитрость. Пусть комендант думает, что я поехал стрелять оленей. А я вроде бы заблудился, отстал — и сюда. Но времени нет, иначе спохватятся. Вот три свитка. Один — Фласьеву, второй воеводе Голицыну, а третий… — лазутчик понизил голос до шепота, — самому государю, в руки. Страшная тайна!

Он приставил палец к губам и, воровато оглянувшись, свистящим шепотом продолжал:

— А на словах передай Фласьеву: Конрад Буссов ждет приказа. Как только русские воины подойдут к Нарве, мы откроем ворота. Все лифляндские дворяне хотят служить государю. Мы пфуй на шведского Карла! Но пусть не задерживается приказ. Иначе наши головы могут полететь. У Карла есть свои лазутчики. Надо спешить.

Он взобрался на коня, низко нахлобучил шляпу и тихо, как тать, скрылся в глубине чащи. Только Пожарский сел на лошадь, как услышал сзади хруст веток. Оглянувшись, снова увидел Конрада Буссова.

Тот приблизился вплотную и вдруг спросил:

— А что, правду говорят, что государь смертельно болен?

— Да нет, когда уезжали, был жив-здоров.

— Слава Богу! А то у нас на площади какой-то бродяга кричал, что Борис помирает. Я приказал его на всякий случай повесить!

…Борис действительно занемог. Когда Власьев привез ему бумаги из Нарвы, то застал его лежащим в постели.

— Силы меня покидают, дьяк! — тоскливо сказал приблизившемуся с поклоном Власьеву. — Неужто хиромант ошибся и мне жить осталось меньше пяти лет?

— Живи вечно, царь-батюшка! — воскликнул Афанасий Иванович, прослезившись. — Если надо, прикажи, еще лекарей доставлю, самых лучших.

— Это, пожалуй, дело! — оживился Борис. — А то Фидлер этот все травами меня потчует. Может, какие другие средства есть?

Он нюхнул из флакона и, опершись на подушки, спросил:

— Так что лазутчик наш верный из Нарвы сообщает?

— Говорит, что лифляндские дворяне откроют ворота, как наше войско подойдет.

— Эва, войско! — вздохнул Борис досадливо. — Войско — это значит война со шведами. А нужно ли нам это сейчас? Вдруг Жигимонт с ним сговорится, все-таки дядя, родная кровь. Возьмут да ударят вместе!

Власьев, склонив голову, молчал и думал про себя, что Борис — мастер интриги плести, а как дело до военных действий доходит, так робеет.

— Нет, наше дело их между собою сильнее стравить, — продолжил царь. — Тогда им не до Ливонии будет. Отпиши лифляндцам, чтобы еще подождали немного.

Выйдя из дворца, Власьев нашел Пожарского, поблагодарил его за службу и сказал:

— Выполню теперь твое желание послужить на границе. Будет на то царев указ. Возвращайся в Псков, под начало Голицына. Ты ему глянулся. Порезвись на просторе!

— Так что, вправду снова война со шведами будет? — обрадовался князь.

Власьев с сомнением покачал головой:

— Переговоры покажут. Ждем в Москву и польских и шведских послов. Царь-батюшка хочет миром Ливонию вернуть…

…Капитан царской гвардии Жак де Маржере неторопливо спустился на своем бело-пестром коне с крутого берега Замоскворечья к мосту, соединявшему стрелецкую слободу с Кремлем. Этот единственный мост в черте города, перекинутый через Москву-реку, представлял собой упругий настил из досок, прикрепленных к баржам, поставленным поперек течения. Поскольку никаких ограждений настил не имел, то в бурную ненастную погоду, как, например, сегодня, переправляться было небезопасно, так как доски находились в непрерывном качкообразном движении, и вдобавок холодные волны то и дело перехлестывали через край.

Многие из всадников предпочитали не рисковать и, спешившись, вели за узду своих лошадей. Но бравый капитан лишь покрепче сжал коленями крутые бока своего Буцефала[33] и уверенно направил его на шаткие доски. Конь, всхрапывая и косясь на шипящие волны, осторожно вышагивал по настилу.

Маржере ласково потрепал его за холку:

— Привыкай к опасности! Иначе какой же ты боевой конь? И потом — не мочить же мне мои новые сафьяновые сапоги?

Не раз обласканный царской милостью за прошедшие полгода, капитан действительно выглядел на редкость импозантно. Давно забыты были дырявый плащ и потертая куртка, в которых Жак прибыл в Россию. Теперь на нем щегольской плащ из алого французского сукна, подбитый соболиными брюшками, камзол и штаны из золотой парчи, шелковая рубаха щедро отделана брабантскими кружевами, которые поставляет ему голландский негоциант Исаак Масса, тот самый ловкий малый, что учил его в дороге сюда русским словам.

Грех жаловаться, любит государь иностранных воинов. Ему, капитану Маржере, командиру пятисот всадников, положено годовое жалованье в восемьдесят рублей да выделено поместье в семьсот четвертей,[34] что приносит хороший доход. На кормление вдобавок выделяется каждую осень по двенадцать четвертей[35] ржи и столько же ячменя. Его сотники Давид Гилберт и Роберт Думбар получили жалованье по тридцать пять рублей и поместья по четыреста четвертей.

И это при поистине сказочной дешевизне и изобилии съестных припасов. Огромного барана, например, продают за десять копеек, а жирного цыпленка можно приобрести за одну москву.[36]