Станислав Пономарев - Стрелы Перуна
Асмуд устал ждать, когда заговорит властелин Царь-града.
— Мы хотим услышать слово царя Романии! — Асмуд вперил холодный взор голубых северных глаз в лицо императора-воина.
— Нет! Романия не может равнодушно наблюдать за разбоем россов. Я не желаю, чтобы Сфендослав воевал хагана Хазарии... — Никифор помолчал, соображая, что здесь изложить главным доводом, и закончил: — Вы язычники. В Хазарии же много христиан, наших братьев по вере. Кровь их будет на моей совести.
Асмуд открыто и громко рассмеялся:
— Мы не трогаем тех, кто не поднимает на нас меча. Два лета тому под стенами Киев-града и в степи у Чернигова грозный воитель Святослав наголову разгромил орды козарские. Сам хакан-бек Урак потерял свою буйну голову... Множество козар в полон к нам попало. Среди них есть и крестиане. Насилия мы им не чиним: обельными холопами[46] живут они на земле Русии. Выйдет срок, и они без выкупа по домам пойдут. Или у нас останутся на правах вольных смердов — как захотят. Мы веру их не тесним, и невольники-крестиане свободно поклоняются богу вашему: только в Киев-граде пять молелен, куда они ходят. В Козарии же крестиан на кострах жгут, ибо власть там у Итиль-хана и хакан-бека. Один из них иудей, а другой — Магометовой веры.
— Примите закон бога нашего Иисуса Христа, и Романия окажет россам любую помощь, — прервал Асмуда внушительного роста благообразный старик в длинном одеянии из золотой парчи и с огромным серебряным крестом на груди.
— Нет! — выпрямился русский воевода. — Перун — вот бог наш! Бог Грома и Молнии! Есть на Руси и другие боги. Они помогают нам в трудах мирных и в битвах яростных! — Асмуд вдруг язвительно улыбнулся: — Сначала, значит, вы нам бога своего подарите с волхвами вашими, а потом и Русь Светлую — под ноготь?! Ша-алишь, кудесник креста! И не тебе вещаю я слово великого князя Святослава, а царю Романии!
— Его слово — это и мое тоже! — насупил густые брови Никифор Фока. — Если архонт Сфендослав двинет своих воинов на Хазарию, гроза обрушится на вашу землю!
— Ну, коли так! — Голос воеводы Асмуда стал суровым и грозным. — Ты тож, царь Романии, услышь слово русса... На печенегов надежу держишь?.. Тогда мы с козарами помиримся и дружины свои обрушим на печенегов. Те новых земель искать станут, страшась меча нашего. А мы уж постараемся, чтоб друзи твои на земле твоей, цесарь, новую родину сыскали!.. Потом мы сокрушим грады твои в Таврии...
— О-о! — изумленно распахнул глаза Никифор Фока. — Ты осмеливаешься угрожать мне, варвар?!
— Мы не отроки несмышленые, а мужи бранные! — Асмуд побелел от гнева. — Князь Святослав — великий воитель! И слово его не полова на ветру!.. Ежели я с супротивными речами к нему ворочусь, тогда быть брани в пределах твоих, цесарь!
— Ну что ж. — Император прикрыл глаза ладонью. — Я подумаю. — Голос Никифора Фоки был уставшим и глухим.
Русский воевода стоял прямо, лицо его — словно из камня вырублено.
Император опустил ладонь, остро глянул на строптивого собеседника, усмехнулся чему-то и закончил:
— Завтра синклит[47] скажет свое мнение, а я решу, как быть... Больше не задерживаю мужественного посла россов.
2. Дела и судьбы людские
Глава первая
Базар
Звон золота и серебра сливался с бряцанием кандалов. Зычные голоса зазывал, грохот бичей и стоны невольников наполняли базар перекатистым гулом.
Серебрились северными мехами прилавки. Разноцветьем стелились согдийский шелк-зинджа, византийская парча-паволока. Глаз резали краски добротных персидских ковров.
Важные покупатели теряли рассудок, жадными пальцами мяли края драгоценных тканей, до хрипоты торговались с купцами, убегали с бранью и вновь возвращались; а если покупали что-либо, то бережно отсчитывали звонкий металл и еще сомневались — не переплатили ли.
— Почтенный! — кричал толстобрюхий торговец, пересчитав деньги. — Ты заплатил три раза по тридцать три дирхема серебра! А где еще один дирхем?!
— Ты плохо считаешь. Я в медресе учился, счет знаю.
— Я не учился в медресе, — брызгал слюной купец. — Я учился у своего отца, мир праху его. А он умел считать лучше всех на свете! Верни мой товар, сын презренного ишака! Возьми свое неправедное серебро!
— А-а!.. — возопил покупатель, сухой старик в чалме и с белой козлиной бородой на морщинистом лице. — Ты, сын гюрзы и скорпиона, еще и обманщик! — Старик вынул из-за пазухи голубой лоскут шелка, поднял его над головой и завизжал так, что все вокруг замолчали.
— Стража-а! Сюда-а-а! По слову могучего Кендар-кагана! Сюда-а-а!
Купец проворно выскочил из-за прилавка, схватил покупателя за рукав и слезно стал умолять его:
— Прости, почтенный хан. Я обсчитался. Возьми еще локоть зинджи и прости меня, презренного!
Старик сразу замолчал и, небрежно приняв взятку, нырнул в толпу. Когда стражники прибежали, то у прилавка царили тишь да благодать.
Летко Волчий Хвост, наблюдавший эту сцену, расхохотался во весь голос:
— Вот же лешачья душа! Не лез бы в свару, не был бы в убытке.
— Какой купцу убыток, — заметил Летке его спутник, нагруженный двумя огромными мешками. — Они, чать, вдесятеро дерут за парчу сию заморскую. Пошли, ну их. На всякого не насмотришься.
Два русса стали пробиваться дальше, к одним им ведомой цели.
Проходя мимо ряда невольников, Летко нечаянно бросил взгляд на группу светлобородых мужиков. Горько сжало сердце: то были свои, русичи. Какой ветер занес их сюда? На каком оплохе попались? Из какой битвы угодили в рабы?
— Братие! — узнал соотечественников плотный низкорослый невольник в лохмотьях и рваных лаптях. — Купите нас! Возвернем убыток в Киев-граде. Корчайник[48] яз не из последних! Ослобоните, братие!
— Князь Святослав выкупит вас, — сказал Летко Волчий Хвост. — Скоро приедет болярин Рудомир с казной, а яз поговорю тут кое с кем, штоб вас не про...
— Летко Волчий Хвост! — крикнул вдруг один из невольников, маленький ростом, сухой, в рваном халате и стоптанных хазарских сапогах. — Аль не признал?!
— Признал! — Посол отшатнулся. — Кирша Рачьи Глаза? Ты ли? — И радостно рассмеялся.
— Да яз же, — заулыбался пленник.
— Как ты попал сюда?..
Торговец живым товаром, дородный, с жирным носатым лицом и родимым пятном во всю левую щеку, внимательно наблюдал за ними и прикидывал, что за этого неказистого раба он возьмет цену, которую назначит сам.
«Кардаши-побратимы, — соображал он про себя. — А дружба урусов дорого стоит. Покупатель если и не коназ, то богатый воин урусского кагана...»
