Гэри Дженнингс - Сокровища поднебесной
— Но, господин дож, война — это развлечение для молодых. Мне сорок лет, я уже несколько стар для того, чтобы умело обращаться с мечом, и…
Щелк! Он сжал кинжал и заставил внутреннее лезвие выступить вперед.
— Исходя из вашего рассказа, вы совсем недавно умело обращались с оружием. Мессир Марко, я вовсе не предлагаю вам возглавить штурм Генуи. Я хочу, чтобы вы всего лишь побывали на военной службе. Вы, небось, вообразили, что я деспот, злобный и капризный. Уверяю вас, это не так. Я думаю о будущем Венеции и Торгового дома Поло, одного из богатейших в нашем городе. Когда ваш отец уйдет на покой, вы станете его главой, а затем вас сменят ваши сыновья. Я надеюсь, что впредь никто из Поло не окажется замешанным ни в какой сомнительной истории. Сотрите пятно сейчас, иначе оно будет мешать и докучать вашим потомкам. Это легко сделать. Мне надо только написать поверх этой страницы: «Марко Поло, Ene Aca, верно служил Республике в войне против Генуи».
Тут отец кивнул в знак согласия и добавил:
— Что хорошо закрыто, то лучше сохранится.
Я вздохнул:
— Похоже, у меня нет выбора. А я-то думал, что вся моя военная служба осталась позади. С другой стороны, потомкам, возможно, будет очень приятно, если в семейной истории появится некий Марко Поло, который в своей жизни сражался и в составе войск Золотой Орды, и на кораблях военного флота Венеции. Что вы конкретно прикажете мне сделать, So Serenità?
— Всего лишь послужите Республике как настоящий воин. Скажем, на некоторое время я назначу вас командиром судна, на котором перевозят припасы. Выступите вместе с флотом в море, доставите груз и вернетесь обратно в порт, а потом удалитесь на покой — с новой незапятнанной репутацией и сохраненной честью.
Вот так и получилось, что, когда несколько месяцев спустя венецианская эскадра вышла в море под командованием almirante[252] Дандоло, я оказался на борту трехмачтовой галеры «Дож Партициачо», которая была при эскадре продовольственным кораблем. Согласно этикету я получил звание sopracomito[253], то есть должен был исполнять почти те же самые функции, которые я выполнял на chuan, когда вез госпожу Кукачин, — выглядеть представительным, воинственным и знающим, но при этом не путаться под ногами у comito[254], настоящего командира корабля, и у матросов, которые выполняли его приказания.
Не хочу показаться нескромным, но, по-моему, если бы я действительно командовал — хоть одной галерой, хоть целой эскадрой, — то едва ли я сделал бы это хуже. Мы плыли по Адриатике неподалеку от острова Корчула у побережья Далмации, когда повстречались с эскадрой генуэзских кораблей, на которых развевались флаги их великого almirante Дориа, и вскоре мы убедились, что его недаром называют великим. Поскольку наша эскадра, как мы могли разглядеть на расстоянии, была больше генуэзской, наш almirante Дандоло приказал нам выдвинуться вперед в стремительной атаке. Дориа позволил нашим кораблям приблизиться и выдвинул девять или десять своих судов — так, чтобы наша эскадра оказалась вовлеченной в бой и перемешалась с его эскадрой. А затем, словно из ниоткуда — а на самом деле из-за острова Пелешац, где они, должно быть, скрывались, — показались еще десять или пятнадцать военных генуэзских кораблей. Двухдневная битва стоила обеим сторонам множества убитых и раненых, но победа была на стороне Дориа, так что на второй день, к закату солнца, генуэзцы захватили все корабли нашей эскадры и около семи тысяч венецианских моряков. В числе пленных оказался и я.
И «Дож Партициачо», подобно остальным венецианским судам, прошел — под управлением уже побежденного экипажа, но под командованием захватившего нас в плен капитана-генуэзца — вокруг оконечности Италии по Тирренскому и Лигурийскому морям в Геную. С воды она показалась нам не таким уж и плохим городом: ее дворцы напоминали слоеные кексы из перемежающихся полос черного и белого мрамора и располагались один над другим на склонах, начинавшихся прямо от порта. Но когда мы сошли на берег, то обнаружили, что Генуя здорово уступала Венеции: со всеми этими своими узкими улочками переулками и крошечными, очень грязными площадями. Ведь у них здесь не было каналов, чтобы смыть все отбросы.
Уж не знаю, куда победители поместили всех простых матросов, гребцов, лучников и канониров, но подозреваю, что по традиции они пересиживали войну в нищете, страданиях и запустении. С офицерами и профессиональными воинами вроде меня обращались значительно лучше: нас всего лишь посадили под домашний арест в заброшенном отдаленном палаццо какого-то не существующего больше религиозного ордена в пьяцце Пяти Фонарей. Дом был почти совсем без мебели, очень холодный и сырой — с тех пор я страдаю от ужасных приступов боли в спине в холодную погоду, — однако наши тюремщики были обходительны и кормили нас вполне сносно. Нам было разрешено платить посещавшему узников представителю Братства Правосудия, чтобы тот мог выхлопотать нам дополнительные удобства, а также принести что-нибудь повкуснее. Так что в целом перенести заключение на этот раз оказалось гораздо легче, чем когда я в юности сидел в тюрьме Вулкано в моей родной Венеции. Однако те, кто захватил нас в плен, сказали нам, что они все-таки нарушат одну из традиций: они не позволят семьям выкупить пленников. Нам пояснили, что нет никакого проку от выкупа, потому что все равно сталкиваешься с этим офицером снова какое-то время спустя, когда он пересекает какие-нибудь спорные воды. Поэтому мы останемся в плену до тех пор, пока не закончится война.
Хорошо, конечно, что я не отдал жизнь, отправившись на войну, но, похоже, я должен был впустую потерять солидный ее кусок. Раньше я беззаботно разбрасывался месяцами и годами, прокладывая путь по голым бесконечным пустыням или заснеженным горным полям, но тогда я, по крайней мере, был на свежем воздухе и во время этих путешествий всегда мог узнать что-нибудь новое. А что новое и интересное можно узнать, сидя в тюрьме? Тем более что на этот раз в качестве товарища по заточению у меня не было Мордехая Картафило.
Как я вскоре убедился, все мои товарищи по несчастью делились на две категории: первые были дилетантами, как и я, людьми знатного происхождения, которые так же бесцельно отбывали воинскую повинность, а вторые — профессиональными воинами. Дилетанты говорили только о том, как бы поскорее вернуться обратно к своей праздной жизни — вину, женщинам и балам. У офицеров, по крайней мере, было что рассказать о войне. Но каждая такая история походила на другие, и после того, как были рассказаны одна или две, все остальные их разговоры сводились к званиям, продвижениям по службе и тому, как их не ценят командиры. Я понял, что все воины в христианском мире незаслуженно лишены по меньшей мере двух полосок-нашивок.
