Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги

Решив все-таки потянуть время, я перебил ее и сказал следующее:

— Наверное, ты по-прежнему кажешься мне ребенком, только начавшим превращаться в женщину… потому что я все еще думаю о моей покойной дочери Ночипе…

Но я уже достаточно взрослая, чтобы приказать убить тебя, — заявила Малинцин. — Однако я хочу поговорить о Другом, господин Микстли. Скажи, если ты считаешь меня столь опасной, что хочешь устранить, то почему бы тебе не допытаться использовать меня в своих интересах?

Я заморгал, как сова, но уточнять, что она имеет в виду, Не стал. Пусть несет что угодно, лишь бы время шло.

— Среди мешикатль ты занимаешь положение, сходное с тем, какое я сама занимаю среди белых людей, — продолжила гостья. — Официально ни ты, ни я не входим в состав Советов, но к нашим словам прислушиваются. Пусть мы никогда не любили друг друга, но зато можем оказаться взаимно полезными. Нам ведь обоим ясно, что жизнь Сего Мира уже никогда не будет прежней, но сейчас никому не дано предугадать, за кем будущее. Если верх одержит здешний народ, ты сможешь стать для меня важным союзником, но в случае победы белых людей, наоборот, я тебе пригожусь.

Я икнул и с иронией произнес:

— Ты предлагаешь, чтобы мы с тобой договорились предать тех, на чью сторону сами же и встали. Почему бы нам просто не поменяться одеждой?

— Имей в виду, господин Микстли, стоит мне только позвать стражей, и ты покойник. Беда в том, что в отличие от этой служанки, которая была никем, ты человек видный. Убить тебя — значит поставить под угрозу хрупкий мир, который наши господа так стремятся сохранить. Не исключено даже, что Эрнан, в интересах дела, посчитает себя обязанным выдать меня для наказания, как Мотекусома предал Куаупопоку. Но даже если этого и не случится, высокое положение, достигнутое мной с таким трудом, наверняка пошатнется. С другой стороны, оставив тебя в живых, я вынуждена буду постоянно опасаться новых покушений, а это нежелательно, ибо станет попусту отвлекать меня от более важных дел.

Я рассмеялся и с почти искренним восхищением сказал:

— Э, да твоя кровь холодна, как у игуаны.

Собственные слова отчего-то показались мне такими смешными, что я расхохотался, едва не свалившись с низенького табурета.

Моя собеседница выждала, пока я отсмеюсь, и спокойно, словно ее и не прерывали, продолжила:

— Так что давай лучше заключим тайное соглашение. Обязуемся если не помогать, то по крайней мере не вредить друг другу. И скрепим его таким образом, что уже не сможем нарушить.

— Интересно, что ты имеешь в виду? Мы ведь оба показали себя вероломными и недостойными доверия. Разве не так, Малинцин?

— Сейчас мы с тобой отправимся в постель, — спокойно пояснила она, и от неожиданности я и вправду слетел со стула.

Малинцин подождала, давая мне время подняться, но поскольку я, дурак дураком, так и сидел на полу, спросила:

— Эй, Микстли, ты пьян?

— Наверное, — отозвался я. — Мне померещилось что-то невообразимое. Послышалось, будто ты предложила, чтобы мы…

— Это тебе не послышалось! Я действительно предложила, чтобы мы провели вместе ночь. Белые люди по отношению к своим женщинам даже более ревнивы, чем наши мужчины, поэтому, если все выйдет наружу, Эрнан убьет и тебя, и меня — тебя за то, что посмел посягнуть на меня, а меня за то, что согласилась. Те четверо стражей, что стоят снаружи, всегда смогут подтвердить, что я провела немало времени наедине с тобой, в темном доме, а выйдя отсюда, не злилась и не возмущалась, а довольно улыбалась. Разве это не свяжет нас? Причем нерушимо? Никто из нас не решится повредить другому, ведь если один проболтается, то этим погубит обоих.

Рискуя тем, что гостья может сейчас рассердиться и уйти, я сказал:

— Конечно, в свои пятьдесят четыре года я еще не совсем обессилел, но уже не бросаюсь на каждую женщину, которая себя предлагает. Мужские способности у меня сохранились, но теперь к ним прибавилась еще и разборчивость. — Мне хотелось, чтобы мои слова звучали серьезно и с достоинством, но поскольку я произносил их, сидя на полу, да еще 11 икая, это несколько уменьшило впечатление. — Как ты сама заметила, мы с тобой друг друга не любим. Хотя, пожалуй, это еще очень мягко сказано. Взаимное отвращение — вот самое точное описание чувств, которые мы оба испытываем.

— А кто спорит? — отозвалась она. — Я ведь не прошу тебя полюбить меня всем сердцем, а предлагаю лишь совершить акт, который нас свяжет. Если же личная неприязнь имеет для тебя такое значение, так ведь здесь почти темно. Ты можешь представить на моем месте любую женщину, какую тебе угодно.

«Пожалуй, — подумалось мне, — чтобы удержать тебя здесь, можно пойти и на это». Вслух, однако, я сказал совсем другое:

— По возрасту я вполне мог бы быть твоим отцом.

— Ну так и вообрази себя им, если тебе по нраву кровосмешение, — невозмутимо ответила Малинцин. Потом она хихикнула: — Насколько мне известно, ты действительно мог бы быть моим отцом. Ну а я могу притвориться кем угодно и изобразить что угодно.

— Вот и прекрасно, — сказал я. — Что мешает нам с тобой прикинуться, будто мы действительно вступили в непозволительную связь. Проверять ведь все равно никто не станет. Посидим тут с тобой, поболтаем, а твои стражи будут знать, что мы оставались в доме вдвоем. Хочешь октли?

Я, качаясь, направился на кухню и, перебив в темноте несколько горшков, вернулся по стенке с еще одной чашей. Пока я наливал ей напиток, Малинцин размышляла вслух:

— Я помню… ты говорил, что у нас с твоей дочерью одинаковое имя, дающееся при рождении… Значит, она сейчас была бы одного со мной возраста.

Я сделал еще один большой глоток октли, и она тоже пригубила из своей чаши, вопросительно склонив голову набок:

— Ты играл со своей дочкой в какие-нибудь игры?

— Играл, — сказал я глухо. — Но не в те, о которых ты думаешь.

— Ни о чем я таком не думала, — промолвила Малинцин невинным тоном. — Мы просто болтаем, ты же сам это и предложил. Так в какие игры вы играли?

— У нас была игра под названием Икание… тьфу, не то. Я хотел сказать не Икание, а Извержение. Мы играли в Извержение Вулкана.

— Я про такую никогда не слышала.

— Игра простенькая, но забавная. Мы сами ее придумали. Сначала мне надо было лечь на пол… вот так.

Я хотел показать как, но не просто лег, а шлепнулся с изрядным стуком.

— Видишь? Потом я сгибал колени — вот так, чтобы изобразить вершину вулкана. А Ночипа усаживалась сверху.

— Вот так? — спросила Малинцин, примостившись у меня на коленях. Она была маленькая, легонькая, да и вообще в темноте ведь не видно, кто именно сидит у меня на коленях.