Александр Дюма - Анж Питу
— Что случилось? — спросил он.
— Проклятье! Вы видите, доктор, — отвечал Бийо, — хорошенькая девушка бьет в барабан, и нехудо, клянусь!
— Наверно, она что-то потеряла, — предположил какой-то прохожий.
— Она такая бледная, — снова вступил Бийо.
— Спросите, чего она хочет, — произнес Жильбер.
— Эй, красотка! — крикнул Бийо. — Что это вы так расшумелись?
— Я хочу есть! — ответила девушка тонким пронзительным голосом.
И она продолжала идти и бить в барабан.
Жильбер слышал ее слова.
— О, вот это уже страшно, — сказал он.
И он стал присматриваться к женщинам, которые шли следом за девушкой с барабаном.
Они еле держались на ногах от истощения и горя.
Были среди них такие, что не ели больше суток.
Эти женщины время от времени издавали крик, грозный самой своей слабостью, ибо чувствовалось, что крик этот исходит из голодных глоток.
— В Версаль! — кричали они. — В Версаль!
Они звали с собой всех женщин, которых встречали по пути, видели на порогах и в окнах домов.
Мимо ехала карета, в ней сидели две дамы; они высунулись в дверцы и начали хохотать.
Эскорт барабанщицы остановился. Два десятка женщин бросились к карете, заставили дам выйти и присоединиться к шествию. Дамы негодовали и противились, но два или три увесистых тумака быстро утихомирили их.
Позади женщин (они двигались медленно, потому что толпа по дороге то и дело принимала новое пополнение) шел, засунув руки в карманы, мужчина.
Этот мужчина с бледным исхудалым лицом, высокий и сухопарый, был в стального цвета сюртуке, черных коротких штанах и жилете; голову его увенчивала съехавшая набекрень потертая треуголка.
Длинная шпага била его по тощим, но мускулистым ногам.
Он шел следом за женщинами, смотрел, слушал, впитывая все своими проницательными глазами, глядевшими из-под черных бровей.
— Э, — удивился Бийо, — да ведь лицо этого человека мне знакомо, я встречал его во всех стычках.
— Это судебный исполнитель Майяр, — сказал Жильбер.
— Да, верно, это он, он вслед за мной прошел по доске в Бастилию; он оказался ловчее меня и не свалился в ров.
Майяр вместе с женщинами скрылся за поворотом.
Бийо очень хотелось последовать примеру Майяра, но Жильбер увлек его за собой в ратушу.
Все бунтовщики, будь то мужчины или женщины, рано или поздно неизбежно приходят к ратуше. Вместо того чтобы плыть по течению реки, Жильбер направился прямо к ее устью.
В ратуше уже знали, что происходит в Париже, но не придавали этому значения. И правда, что за дело флегматику Байи и аристократу Лафайету до какой-то женщины, которой взбрело в голову бить в барабан? Кто-то раньше времени начал праздновать масленицу, только и всего.
Но когда вслед за барабанщицей пришли две или три тысячи женщин; когда на флангах этого войска, увеличивавшегося с минуты на минуту, показалось не менее многочисленное войско мужчин, зловеще усмехающихся и вооруженных; когда стало понятно, что эти мужчины заранее радуются злу, которое собираются совершить женщины, злу тем более неотвратимому, что было известно: общество не будет препятствовать злоумышленникам творить зло, а власти не будут карать их после того, как оно свершится, — в ратуше забеспокоились.
Мужчины улыбались, потому что им было отрадно видеть, как слабая половина рода человеческого совершит зло, которое не смели совершить они.
Полчаса спустя на Гревской площади собралось десять тысяч женщин.
Видя, что их достаточно много, эти дамы подбоченились и стали решать, как быть дальше.
Обсуждение проходило бурно; говорили в основном привратницы, рыночные торговки, проститутки. Многие были роялистками и не только не собирались причинить зло королю и королеве, но пошли бы ради них на смерть. Отголоски этого странного спора были слышны за рекой, у молчаливых башен собора Парижской Богоматери; чего только ни повидал этот собор на своем веку, но такого еще не бывало.
Итог обсуждения был таков:
«Пойдем подпалим ратушу, где изготовляется столько бумажного хлама, из-за которого мы голодаем».
В это время в ратуше как раз шел суд над булочником, который обвешивал покупателей.
Понятно, что, чем дороже хлеб, тем выгоднее занятие такого рода; но чем оно прибыльнее, тем опаснее.
Поэтому «фонарных дел мастера» уже поджидали булочника с новой веревкой.
Охрана ратуши всеми силами пыталась спасти несчастного. Но, как мы видели, с некоторых пор человеколюбие было не в чести.
Женщины набросились на охрану, разбили ее наголову, ворвались в ратушу и начали погром.
Они хотели все что можно бросить в Сену, а что невозможно бросить в Сену — сжечь на месте.
Итак, людей — в воду, стены — в огонь.
Это была нелегкая работа.
В ратуше было всех понемногу.
Прежде всего, в ней находились триста выборщиков.
В ней находились мэры и их помощники.
— Слишком долго бросать всех этих людей в воду, — сказала одна рассудительная женщина: ей хотелось поскорее со всем покончить.
— Но ведь они этого заслуживают, — сказала другая.
— Да, но у нас мало времени.
— Ну что ж! Сожжем все! — послышался чей-то голос. — Так будет проще.
Стали искать факелы, потребовали огня; потом, заодно, чтобы не терять времени, решили повесить одного подвернувшегося под руку аббата — Лефевра д’Ормессона.
По счастью, человек в сером сюртуке не дремал. Он перерезал веревку, аббат упал с высоты семнадцати футов, вывихнул ногу и, хромая, удалился под хохот всех этих мегер.
Аббат легко отделался благодаря тому, что факелы уже горели и поджигательницы направлялись к архивам, так что еще десять минут — и все было бы в огне.
Неожиданно человек в сером сюртуке бросается и вырывает головни и факелы из рук женщин; женщины сопротивляются, мужчина колотит их горящим факелом и, пока женщины гасят подолы юбок, выхватывает из огня занимающиеся бумаги.
Что это еще за человек, осмелившийся восстать против устрашающей воли десяти тысяч разъяренных созданий? С какой стати он ими командует? Аббата Лефевра так и не удалось повесить, но уж этого-то они повесят как следует. За него вступиться будет некому, ведь сам он уже не сможет этого сделать.
Поднимается неистовый гвалт: все грозят храбрецу смертью и пытаются угрозу претворить в дело.
Женщины окружили мужчину в сером сюртуке и уже накинули ему петлю на шею. Но тут подоспел Бийо, чтобы оказать Майяру ту же услугу, какую Майяр оказал аббату.
Он хватается за веревку и разрезает ее двумя-тремя взмахами острого, хорошо наточенного ножа; тот пока что служит владельцу для разрезания веревок, но в случае необходимости, направленный сильной рукою, может послужить и для других целей.
