Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
Партизан со шрамом насмешливо улыбнулся.
— Да, синьоры, меняются времена, меняются и обстоятельства. Рекомендую вам это хорошенько запомнить!
Лицо Миллера побагровело.
— Вывести его! — крикнул он дежурному.
Антонио Ментарочи увели.
— Признаться, Генрих, я разочарован. Я надеялся, что вас больше развлечёт эта встреча! Такой удобный случай поквитаться, отблагодарить за все неприятности, за неуважение.
— О, я не люблю чёрной работы! И целиком полагаюсь на вас и Кубиса! Но за сюрприз благодарен, даже очень. Жаль, что не захватил с собой коньяк, мы бы выпили по рюмочке за ваши успехи…
— У меня есть. И ради такого случая…
Миллер вытащил из шкафа начатую бутылку, налил две рюмки.
— За ваш талант, Ганс! Как вам удалось захватить этого Ментарочи? Не представляю, просто не представляю!
— У меня теперь сотни ушей и глаз…
«И среди них тот, с мохнатыми бровями», — подумал Генрих.
— За такой короткий срок так наладить агентуру! Тогда я отрекаюсь от предыдущего тоста и пью за ваш гений, гений разведчика! Знаете что? Давайте позовём Кубиса и втроём выпьем за ваши дальнейшие успехи, за…
— Некогда… — поморщился Миллер. — Надо по горячим следам кончать допрос этого дипломата, И я хочу сделать это сам, есть кое-какие обстоятельства, о которых Кубис не знает и которые мне необходимо выяснить. Тогда я смогу хорошенечко прижать этого Матини, с которым вы так неосторожно подружились.
Генрих удивлённо поднял брови.
— Можете говорить, что угодно, но я считаю Матини совершенно порядочным человеком. Какая связь может быть между Матини и этим… как его? Монта… Ментарочи?
— Пока лишь подозрения, а этот Ментарочи даст мне доказательства. И я в конце концов узнаю, кто предупредил партизан о наших парламентёрах, прежде чем они выехали из Кастель ла Фонте.
— Невозможно! Совершенно невозможно! Я не отходил от Матини ни на шаг…
— О, он мог оставить записку, условный знак… Сегодня я ещё не могу сказать вам, как он это сделал, но завтра или послезавтра… Я дал специальное задание моему агенту, находящемуся в отряде гарибальдийцев, и он добудет мне доказательства того, что я ощущаю интуитивно.
— Этот ваш агент не производит на меня впечатления умного человека.
От неожиданности Миллер поставил на стол рюмку, которую уже поднёс ко рту.
— Вы знаете моего агента? Откуда?
— Ганс, вы меня недооцениваете, даже более — вы очень невысокого мнения о моих умственных способностях. Ведь только полный идиот мог не заметить того, что само бросалось в глаза. Подумайте сами, как все просто: я только-только прибыл в Кастель ла Фонте, и первый визит наношу своему другу, начальнику службы СС: в его приёмной я случайно встречаю человека с густыми мохнатыми бровями, которого фельдфебелю приказывают вывести через двор, чтобы никто не видел. Скажите, Ганс, какие бы выводы сделали вы, будучи на моём месте?
— Единственный, но бесспорный. Ваше место не в армии, а у нас, в гестапо. И я клянусь, что перетащу вас сюда! Выпьем за это, Генрих?
Миллер ещё долго расхваливал своего будущего коллегу по работе, запивая каждый тост новой рюмкой коньяка, запасы которого, как выяснилось, не ограничивались одной бутылкой. Миллер был так пьян, что едва смог запереть сейф, перед тем как приказал везти себя домой. В машине он сразу заснул, привалившись головой к плечу своего «друга». С отвращением оттолкнув его, Генрих приказал шофёру остановиться возле штаба.
Лютц уже спал, и пришлось долго стучать, пока он открыл дверь. Пошатываясь, словно пьяный, гауптман снова повалился на кровать. Но, услышав о подозрениях Миллера относительно Матини, сразу вскочил:
— Сволочь! — выругался он. — Я ни себе, ни тебе никогда не прощу, что этот палач до сих пор ходит по земле, когда ему место в аду. Нет, ты только представь на минуточку — Матини на допросе у Миллера или у твоего дружка Кубиса!
— Ты все попрекаешь меня дружбой с Кубисом и Миллером, а она, как видишь, пригодилась, — тихо произнёс Генрих.
Лютц снова вытянулся на кровати, подложив руки под голову, о чём-то напряжённо думая. Генрих подошёл к телефону и приказал Курту приехать за ним.
— Оставайся ночевать, — предложил Лютц.
— Нет, я завтра должен ехать к Функу на обед, надо переодеться. Он так надоел мне, что я вынужден принять его приглашение. Может быть, и ты со мной?
— К Функу? Ну что ж! — думая совсем о другом, рассеянно ответил Карл. — Завтра воскресенье, можно поехать… — Вдруг лицо его оживилось. — Так, говоришь, к Функу? А, знаешь что, давай и Миллера пригласим! Только не бери Курта, веди машину сам!
— Есть пригласить Миллера и оставить Курта, — Генрих пристально посмотрел в глаза другу.
Утром телефонный звонок рано разбудил Генриха.
— Довольно, спать. Погода чудесная, от вчерашнего снега и следа не осталось. Мы сейчас придём в гости, а потом поедем с вами… Вы знаете куда? — послышался весёлый голос Миллера.
— Кто это — мы?
— Я и бывший «жених», которого теперь зовут «чудаком».
Часов в двенадцать, предварительно позавтракав у Генриха, они втроём выехали в Пармо.
— Денщика я сегодня отпустил, придётся самому выполнять обязанности шофёра, — словно между прочим, бросил Генрих, когда они садились в машину.
— Когда вы устанете, я с удовольствием сменю вас, откликнулся Миллер и, чуть заметно подмигнув Генриху, многозначительно прибавил: — Вы ведь знаете, я прекрасно веду машину, и в моих руках она послушна моей воле!
Генрих сделал вид, что не понял намёка.
— А всё-таки вы должны отдать мне должное как начальнику службы СС, — хвастливо сказал Миллер, когда машина выскочила из городка и помчалась по бетонному шоссе к Пармо. — Теперь можно совершенно спокойно ездить по дорогам, не страшась нападения гарибальдийцев.
— А убийство мотоциклиста вчера? — напомнил Лютц.
— А машина, подорвавшаяся позавчера на мине? — прибавил Генрих.
— Вы забываете: все эти случаи произошли ночью. Днём партизаны уже не рискуют появляться на дорогах. А добиться этого было не так-то просто. Уверяю вас! Зато теперь я знаю, чем живёт каждый день тот или иной отряд. О, когда-нибудь в своих мемуарах я расскажу интересные вещи!
— Вы собираетесь писать мемуары? — удивился Лютц.
— Обязательно! Конечно, обо всём на напишешь, придётся кое-что подавать в завуалированной форме… учитывая вкусы читателей, они любят, когда в книжках проливается кровь — это щекочет им нервы, — и одновременно требуют, чтобы все подавалось под этаким, знаете, сладеньким соусом из добропорядочности и добродетели. Если бы я писал только для разведчиков, я, конечно, не делал бы таких отступлений, памятуя слова фюрера, обращённые к солдатам.
