Джеймс Купер - Майлз Уоллингфорд
Люси назначила день свадьбы — на следующий день нас должны были связать вечные узы. Она не делала из этого тайны, было своевременно объявлено, что все клобоннцы могут пожаловать на— церемонию. Я выехал из дома в десять утра в очень большом, изготовленном для этого случая экипаже, в сопровождении Мозеса, наряженного «подружкой невесты». Действительно, коренастый, широкоплечий, он комично выглядел в коротких брюках и шелковых чулках, и, сидя рядом с ним, я видел, как он переводил взор со своих ног на мои. Люди его склада всегда бывают смущены, когда им приходится выезжать в полном параде. Пусть даже костюм им к лицу, но, облегая их тело, словно кожа, он обыкновенно стесняет владельца в движениях и ощущениях, точно тот вышел на люди в костюме Адама. То, что Мозес чувствовал себя неловко в новом одеянии, было довольно ясно по его виду и жестам, да он и не скрывал этого.
— Майлз, я так думаю, — заметил он по дороге в церковь, — те, кому не повезло расти и воспитываться дома, вырастают какие-то не такие. Вот взять мои ноги; они такие огромные, ну так их надо было всунуть в распорки, когда я был мальцом, а не пускать их носиться где попало. Так и быть, в этот раз выйду без парусов, как подобает подружке невесты, услужу тебе, но это в первый и последний раз. Не забудь подать сигнал, когда нужно будет поцеловать мисс Люси.
Мне не хотелось забавляться замешательством Мозеса, и я успокоил его, пообещав сделать все, о чем он просил. Выйдя из экипажа, я тотчас направился к домику священника, где обнаружил, что добрый пастор и моя прекрасная невеста только закончили свои приготовления. Люси была поистине восхитительна в своем строгом, но красивом свадебном наряде! Вокруг нее не суетились служанки, на ней не было никаких ярких украшений, вполне уместных при ее положении в обществе и которые, по ее средствам, она легко могла бы себе позволить. Все же нельзя было рядом с ней не почувствовать ее девического очарования и строгой изысканности. Платье из тончайшей кисеи, искусно сшитое, сидело безупречно; темные блестящие волосы были украшены только одним гребнем, отделанным жемчугом, и обрамлены скромной вуалью. Ее ножкам и ручкам могла бы позавидовать фея, а лицо ее светилось искренней добротой и нежностью. На матовой шее покоилось мое жемчужное ожерелье, причем жемчужины остались в том же порядке, в каком они были нанизаны на борту «Кризиса»; они богато украшали грудь и рассказывали длинную повесть о приключениях в далеких морях и счастливой любви.
У нас не было ни подружек невесты (кроме Марбла), ни дружек жениха, из свиты присутствовала только наша домашняя прислуга. Мы никого специально не приглашали: мы чувствовали, что наши лучшие друзья с нами. Я хотел было оказать Дрюитту честь, пригласив его быть моим дружкой, но благодаря Люси мой план расстроился: она мудро поинтересовалась у меня, хотел бы я сопровождать его, если бы она была его невестой. Что до Руперта, я не стал спрашивать, как он оправдался перед отцом, хотя старый джентльмен рассыпался в извинениях за отсутствие сына. Я был даже очень рад, что он не приехал, да и Люси, кажется, тоже.
Едва я появился на пороге небольшой гостиной, которую средства и вкус Люси превратили в очень милую, но скромную комнату, моя невеста поднялась и протянула мне свою драгоценную руку. В этом движении, таком обыкновенном и естественном, выразилась вся искренность и нежность ее сердца. Она немного побледнела, потом покраснела, но не вымолвила ни слова. Она не вернулась на свое место, а спокойно вложила свою руку в мою и повернулась к отцу, словно говоря: мы готовы. Мистер Хардиндж повел нас в церковь, которая была в двух шагах от его домика, и через минуту мы стояли перед алтарем, гости за нами, а пастор на клиросе. Служба без промедления началась, и спустя несколько минут я обнял Люси как свою законную супругу. Мы вышли в ризницу, и там нас поздравили те смиренные чернокожие создания, которые в тогдашние времена составляли столь существенную часть почти каждой американской семьи, независимо от ее достатка.
— Я желать вам большой радости и всякого счастья, масса
Майл, — говорила старая Венера, целуя мне руку, несмотря на то, что я настойчиво просил ее целовать меня в щеку, как бывало двадцать лет назад. — Ох, если бы только его увидеть старый масса и миссис, это быть такой счастливый день, ох… А другая праведница, которая на Небесах, тоже бы радоваться. И вы тоже, моя дорогая молодая миссис, мы все так рады, что это вы; мы ведь думать одно время, что этому никогда не бывать.
Люси ласково положила свою маленькую нежную ручку с обручальным кольцом на безымянном пальце на середину твердой мозолистой ладони Венеры, словно напоминая всем вокруг, что она старый друг и знает все достоинства каждого, кто проталкивался вперед, чтобы поздравить ее и пожелать счастья.
Как только эта часть церемонии закончилась, мы отправились в домик при церкви, где Люси сменила свое подвенечное платье на один из красивейших туалетов, какие мне когда-либо приходилось видеть. Конечно, эти строки пишет старик, чьи мысли вновь обращаются к счастливым дням юности со старческим умилением, но не часто человеку приходится изображать такую новобрачную и супругу, как Люси Хардиндж. Она вынула из волос гребень и сняла вуаль — они не подходили к платью, которое теперь было на ней, но ожерелье она не снимала до конца того благословенного дня. Как только новобрачная была готова, мистер Хардиндж, Люси, Мозес и я сели в экипаж и поехали в Клобонни. Часом раньше туда отправили весь гардероб Люси под надзором Хлои, которая едва успела вернуться в церковь к началу венчания.
Обняв Люси, я ввел ее в старый дом как его хозяйку — это было одно из самых прекрасных мгновений моей жизни.
— Мы чуть не потеряли его, любимая, — прошептал я, — но теперь он наш, твой и мой, и мы не скоро расстанемся с ним.
Это я сказал ей tete-a-tete, в семейной комнате, куда я привел Люси, чувствуя, что моя жена должна пройти этот маленький ритуал. Все вокруг нас напоминало о былом, и слезы стояли в глазах моей жены, когда она мягко высвободилась из моих объятий.
— Давай сядем на минутку, Майлз, и поговорим о делах семейных, раз уж мы здесь, — сказала она, улыбаясь. — Быть может, преждевременно заводить этот разговор теперь, но мы так давно знаем друг друга, и нам не нужно много времени, чтобы узнать желания, и недостатки, и достоинства друг друга. Я согласна с тобой совершенно — мы никогда не покинем Клобонни — милое, милое Клобонни, где мы с тобой росли,
Майлз, где мы так хорошо узнали и полюбили нашу покойную Грейс, — и я надеюсь и верю, что оно всегда будет нашим главным домом. Загородный дом, который я получила в наследство от миссис Брэдфорт, может быть, больше удовлетворяет современным вкусам и обычаям, но он никогда не сможет стать столь дорогим для нас обоих. Я не заговаривала об этом раньше, Майлз, потому что я хотела прежде вместе с рукой и сердцем отдать тебе законную власть супруга надо мной и всем, что я имею; но теперь я могу и хочу высказать свои соображения. Риверсэдж (так назывался загородный дом миссис Брэдфорт) — хороший дом и неплохо обставленный для любой респектабельной семьи. Руперту и Эмили нужно где-то жить, и, конечно, они не смогут все время жить на Бродвее. Ну вот, я и думаю оставить Риверсэдж для их будущих нужд. Пусть они хоть сейчас получат его как летнюю резиденцию; для меня же один час, проведенный здесь, дороже суток, проведенных там.
