Генрик Сенкевич - Крестоносцы
— Такой могучий был богатырь!.. — с сожалением сказал чех. — Я под Болеславцем тоже был уже крепким парнем, а ведь он схватил меня и минуты не повожжался. Только такая у него была неволя, что не променяю я её и на волю… Добрый, хороший был пан! Вечная ему память! Уж так мне жаль, так жаль, а больше всего бедняжки панночки.
— И впрямь бедняжка. Другая матери так не любит, как она отца любила. Да и жить ей в Згожелицах стало опасно. Не успела она отца похоронить, ещё снегом могилу его не засыпало, а уж Чтан и Вильк учинили набег на Згожелицы. По счастью, мои люди прослышали про умысел их, и я со слугами поспешил на подмогу Ягенке; с Божьей помощью здорово мы их тогда поколотили. А Ягенка после боя упала мне в ноги: «Не судьба мне за Збышком быть, так ни за кого не пойду. Только спасите меня от этих выродков, потому лучше мне смерть принять, чем за кого-нибудь из них замуж пойти…» Ты, скажу я тебе, Згожелиц сейчас не узнаешь, я там настоящую крепость устроил. Чтан и Вильк ещё два раза учиняли потом набег, да только ничего у них не вышло. Теперь попритихли на время — я уж тебе говорил, так друг дружку изувечили, что ни рукой, ни ногой двинуть не могут.
Гловач ничего не отвечал, только так скрежетал зубами, слушая про Чтана и Вилька, будто кто скрипучую дверь отворял да затворял, а потом потёр об ляжки свои сильные руки, видно почувствовал, что чешутся они у него. Одно только слово вырвалось у чеха:
— Проклятые!..
Но в эту минуту в сенях раздались чьи-то голоса, дверь внезапно распахнулась, и в горницу ворвалась Ягенка со старшим из братьев, четырнадцатилетним Яськом, с которым они были схожи, как близнецы.
Узнав от згожелицких мужиков, которые видели на дороге всадников, что какие-то люди, предводительствуемые чехом Главой, поехали в Богданец, она, как и Мацько, очень испугалась, а когда ей сказали, что Збышка с ними не было, она решила, что стряслась беда, и духом примчалась в Богданец, чтобы узнать всю правду.
— Господи! Что там стряслось?.. — крикнула девушка с порога.
— А что могло стрястись-то? — сказал Мацько. — Збышко жив и здоров.
Чех бросился к своей госпоже и, преклонив колено, стал целовать край её платья, однако она ничего не заметила; услышав ответ старого рыцаря, она отвернула голову в тень и только через минуту, вспомнив, что надо поздороваться, сказала:
— Слава Иисусу Христу!
— Во веки веков! — ответил Мацько.
А она только теперь заметила чеха у своих ног и склонилась к нему:
— Я, Глава, от души рада тебя видеть, но почему ты покинул своего пана?
— Он услал меня, милостивая панночка.
— И что велел тебе делать?
— Велел ехать в Богданец.
— В Богданец?.. А ещё что?
— Послал за советом… с приветом и поклоном.
— Только в Богданец? Ну ладно. А сам-то он где?
— К крестоносцам поехал в Мальборк.
На лице Ягенки снова изобразилось беспокойство.
— Что, ему жизнь не мила? Зачем он туда поехал?
— Искать, милостивая панночка, то, чего уж ему не найти.
— Это верно, что не найти, — вмешался Мацько. — Как гвоздя не утвердить без молота, так и волю людскую без воли Божьей.
— О чём это вы толкуете? — спросила Ягенка.
Но Мацько на вопрос ответил вопросом:
— Говорил ли тебе Збышко про дочку Юранда? Слыхал я, что говорил.
Ягенка не сразу ответила.
— Говорил! А почему бы ему не говорить? — спросила она, затаив дыхание.
— Вот и хорошо, теперь мне легче будет рассказывать, — ответил старик.
И он начал рассказывать ей обо всём, что слышал от чеха, и сам диву давался, отчего это так трудно ему говорить и рассказ его так нескладен. Но человек он и в самом деле был хитрый, и уж очень ему не хотелось «отпугивать» Ягенку, поэтому он на всякий случай особенно упирал на то, чему и сам верил, — что Збышко вовсе и не был мужем Дануси и что она пропала навеки.
Чех поддакивал старику, то кивая головой, то повторяя: «Ей-же-ей, правда!» или: «Так оно на самом деле и есть», а девушка слушала, потупя взор, ни о чём не спрашивала и так притихла, что молчание её встревожило Мацька.
— Ну, что же ты скажешь? — спросил он, закончив свой рассказ.
Она ничего не ответила, только две слезинки блеснули у нее на ресницах и скатились по щекам.
Через минуту девушка подошла к Мацьку, поцеловала ему руку и сказала:
— Слава Иисусу Христу!
— Во веки веков! — ответил старик. — Что это ты так домой торопишься? Осталась бы с нами.
Но она не захотела остаться, сказала, будто дома на ужин ничего не оставила. Хоть и знал Мацько, что в Згожелицах есть старая шляхтянка Сецехова, которая могла бы заменить Ягенку, но не очень задерживал девушку, понимая, что с печали слезы льются, а не любит человек, чтобы его в слезах видели, вот и прячется, словно рыба, которая, почуяв в себе зуб остроги, уходит поглубже на дно.
Он только погладил девушку по голове и с чехом проводил её во двор. Чех вывел из конюшни коня, вскочил на него и поехал следом за панночкой.
А Мацько, вернувшись, покачал со вздохом головой и проворчал:
— Ох, и дурень же ты, Збышко!.. Даже пахнет сладко после этой девки в хате.
И старик совсем закручинился. Вот, подумал он, женился бы на ней Збышко сразу, как домой воротился, так уж, может, до этой-то поры была бы и радость, и утеха! А теперь что? Только вспомнишь о нём, а у нее уж слеза катится из глаз, а парень бродит где-то по свету и будет в Мальборке стену лбом пробивать, покуда не разобьет его себе, а в хате пусто, одни доспехи скалятся со стен. Какой толк от хозяйства, к чему все заботы, на что и Спыхов и Богданец, коли некому будет их оставить?
И Мацько распалился гневом.
— Погоди ты, бродяга! — сказал он вслух. — Не поеду я к тебе, делай себе, что хочешь.
Но тут, как назло, напала на него страшная тоска по Збышку. «Как же не ехать-то, — подумал старик, — да разве я усижу дома? Не усижу! Наказание господне! Это чтоб я хоть разок ещё этого сорванца не увидал? Не может этого быть! Опять он там тевтонского пса изрубил и добычу взял… Другой поседеет, покуда рыцарский пояс получит, а его уже князь опоясал… И по справедливости, потому много удалых молодцов среди шляхты, но другого такого, пожалуй, не сыщешь».
И, совсем растрогавшись, он сперва стал озирать доспехи, мечи и секиры, темневшие в дыму, как бы раздумывая, что взять с собой и что дома оставить, а потом вышел вон, потому что невмоготу ему стало в хате сидеть, да и надо было распорядиться, чтобы конюхи смазали телеги и задали лошадям вдвое больше овса.
Во дворе уже спускались сумерки; старику вспомнилась вдруг Ягенка, которая за минуту до этого садилась здесь на коня, и опять его охватила тревога.
