Анна Антоновская - Жертва
Анта положил руку на знамя:
– Да будет нам свидетелем ангел боя! Все за одного, один за всех!
Витязи обнажили мечи:
– Все за одного, один за всех!
Вперед выскочил младший сын Анта, носящий имя отважного витязя Мети[14]. Он запел боевую песню, подхваченную витязями:
В Бахтриони злы татарыТемной ночью совещаются!Отобьем скота отары,С жизнью пусть тушин прощается.
На Алванском поле станемИ в Ахмети виноградникиЖечь три ночи не устанем!Иль алла! На битву, всадники!
Узнают о том тушины,Препоясывают веселоВысоко мечи, с вершиныВниз ползут, их мгла завесила.
Поздно звезды заигралиНад лесными исполинами,Прискакали к Накерали,Врезались в Папкасы клинами.
Стали сил ряды несметны.Конь, по-нашему подкованный[15],След оставит незаметный,Стрелы тоже уготованы.
Рассечем рассвет набегом,Перервем шамхальцев линию,Завладеем – горе бекам –Бахтрионскою твердынею!
Выходи, султан, сначалаПосмотри глазами пыльными.Сколько витязей примчалось,Или выведем насильно мы.
Я, Сагиришвили Мети,Предводимый дуба ангелом,Проскочу сквозь башни эти,Семерых отмечу франгулой,
Что освещена точилом,Знамя вскину гомецарское!А не то прощусь с светилом,Вмиг на девушку татарскую
Обменяйте[16] Мети-волка,На чадру – отвагу львиную…Эй, тушины, ждать недолго,Мчитесь, витязи, лавиною!
Кровь врагов бурлит рекою.Наши души не погублены.Сбит султан стальной рукою,И шамхальцы все изрублены.
Эй, тушин, в бою бесстрашен!Пусть стада твои утроятся.На Алванском сорок башенИз костей татарских строятся.
Поле отняли Алвани,В сочных травах, бесконечное,Не дремать шахмальцам в стане,Скот наш там на веки вечные.
И ни царь, ни бог, ни ангел,Ни медведь, ни дуб, ни гром еще,Кто владеет силой франгул,Не окажет дерзким помощи.
Меч тяжелый в пропасть кинетПусть жена, кто сам откажетсяИ Алванское покинет,В жаркой битве не покажется.
Нет, трусливые мужчиныНе в Тушетии рождаются.На коней! В огне вершины,Праздник битвы приближается![17]
Саакадзе облегченно вздохнул. Он одержал необычайную победу на площади отваги.
Главный жрец взял из рук Гулиа знамя Алами и передал Георгию. Деканозы выстроились в три ряда, стройно направились к Хитано. Саакадзе со знаменем Алами твердо шагал за жрецами. В торжественном молчании все тушины последовали к жертвеннику, где Георгий Саакадзе произнесет клятву. Потом – пир и проводы мужественного воина до Баубан-билик.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Цветистые ковры и пестрые ткани свешиваются с желтых и синих резных балконов. Всюду на мутаках лежат бубны, дайры или чонгури. Неподвижны чонгури, обвитые лентами. Турьи роги и азарпеши пусты. Деревянные подносы и чаши, наполненные сладостями, пылятся на узорчатых камках.
Женщины, закрытые кружевными лечаками и покрывалами, безмолвно сидят на плоских крышах.
Разодетый Тбилиси сумрачно смотрит на мутно-коричневые волны. Тысячи сарбазов вползают за Вердибегом в Сеид-Абадские ворота.
– Танцуйте, черти! Пойте, собачьи дети! – кричат гзири, облетая площади и улички, размахивая нагайками.
Пронзительно взвизгнула зурна. Качнулись знамена. За ними молча потянулись амкары. Идут певцы, вяло распевая унылые песни. Идут танцоры, еле передвигая ноги. Идут купцы, поздравляют друг друга с радостным днем и прибавляют крепкое слово.
Царь Симон II въехал в Сеид-Абадские ворота.
Навстречу Симону скачет Исмаил-хан с персидской знатью. Скачут князья с вооруженными дружинниками. Ударил колокол Сионского собора, и тбилисские церкви подхватили звон.
Из ворот Метехского замка выехал Шадиман. Чуть позади следуют за ним Магаладзе, Церетели, Джавахишвили, Цицишвили и другие князья. Шадиман надменно восседает на окованном золотом седле. Он снова выезжает как везир Картли. Он едет навстречу Симону, царю, которого он вылепил из глины.
Симон торжествующе оглядывался. Вот он, нарядный Тбилиси! Вот сейчас царь Симон взойдет на престол Картли. Довольно царствовал хитрый Георгий, изнеженный Луарсаб, скупой Баграт. Он, Симон, подымет знамя Багратидов до солнца.
Рядом с Симоном скачут Зураб, Карчи-хан, Ага-хан и следом десять минбашей.
Чуть позже показался Георгий Саакадзе. На нем блистал персидский наряд и меч шаха Аббаса. Навстречу Саакадзе приблизились Дато, Ростом и вооруженные азнауры.
Визжит зурна. Расплываются звуки пандури. Но нет радостных возгласов, на крышах не танцуют женщины, нет праздничной толкотни и суеты, даже из духанов не несутся обычные пьяные песни.
Спесивый Симон ничего не замечает, даже не замечает, что не встречен высшим духовенством. Это заметил Шадиман. Но Феодосий заявил: духовенство ждет Симона в Сионском соборе, где на царя возложат корону Багратидов.
«В первопрестольный Мцхета не пускают, – магометанин и не желанный народу… Нехорошо», – подумал Шадиман.
Симон ни о чем не думает. Он горделиво сидит на черном жеребце, красуясь на солнце дорогой царской одеждой и выкрашенным усом. Торжественная процессия приближается к Сионскому собору. И вдруг замешательство. Сутолока. Все топчутся на месте. Кони стучат копытами. С балкона свалился ковер. На соседней крыше громко захохотали.
Симон привстал на стременах и повернул коня, небрежно бросив: «Раньше помолюсь в мечети».
Исмаил-хан, Карчи-хан и вся персидская знать, выразив радость, последовали за Симоном.
На строимом минарете блеснули голубые изразцы. К мечети хлынули с фанатичными выкриками кизилбаши в красных войлочных колпаках.
В тревоге Шадиман приблизился к Симону. Но напрасно опытный князь хотел удержать от гибельного поступка неопытного царя. Шадиман вздрогнул, он заметил смеющиеся глаза Саакадзе. «Все пропало, Симон процарствует меньше, чем Баграт».
Симон гордился своим решением, только что пришедшим ему на ум. «Царь должен сам думать. От шаха получил трон, за чалму „льва Ирана“ буду держаться, кто свалит? Шадиман мудрец, его советы полезны, но пока пусть следит за майданом, пусть овец меняет на благовония, сыр на бархат. Говорят, торговля наполняет царские кисеты. Мой отец любил кисеты, но царскими делами я буду управлять не хуже Шадимана».
Толпа странно затихла. Застыли амкарские знамена.
Вдруг взвизгнула зурна, и народ стихийно повернул к Сионскому собору.
