Огюст Маке - Прекрасная Габриэль
Росни воротился в комнату. Ему любопытно было послушать этого оратора, красноречие и остроты которого возбуждали в нем некоторое беспокойство.
— Вас ждет король с нетерпением, — сказал ему Крильон тихо, — а я в это время сделаю новый приступ к маркизе.
Росни еще колебался.
— А! у вас нет сострадания, — сказал он, — король ждет и плачет.
Росни, кусая усы, вышел.
— Да, — продолжал Крильон, взяв за руки маркизу и отводя ее к окну, — он в отчаянии, это раздирает сердце; разве вы допустите это? Король французский с красными глазами!
— А у меня разве сухие глаза?
— Ба! Вы женщина; и отчего вся эта комедия, вся эта огласка? Оттого что король был в маскараде, оттого что он вас обманул, что он, может быть, обманывал вас уже тридцать раз, и вы не сердились за это… Хорошо, славные глупости я говорю, — продолжал он, увидев, как помрачилось лицо Габриэль, — это чистая выдумка. Король никогда вас не обманывал, даже третьего дня. Он рассказал мне все подробно. Не стоит даже нахмуривать брови. Черт побери! Разве ваш сын вырастет и не будет обманывать женщин, а вы станете смеяться? Смейтесь же.
Габриэль пролепетала несколько слов с прерываемыми вздохами. Это были те же жалобы, те же намерения, запечатленные кротким упорством, которое отличает добрые сердца, несправедливо оскорбленные.
— Если вы уезжаете из самолюбия, — сказал Крильон, — это напрасно. Что сделал король? Он сам просил вас, посылал других вас просить; ваше самолюбие выгорожено, но берегитесь, вы преувеличиваете!.. Как! Этот любезный король имеет ребенка, прекрасного ребенка, только что окрещенного; он привык уже к его ласкам, а вы отнимаете у него этого ребенка, его крошечного собеседника!.. Это жестоко, это дурно! Не делайте этого, потому что я скажу, что у вас злое сердце.
— Любезный месье де Крильон, не увеличивайте моего огорчения. Не заставляйте поколебаться мою решимость. Мне остается только мой ребенок и Бог.
— А я? — вскричал добрый кавалер, растрогавшись. — Я обещал королю, что вы останетесь, и если бы мне пришлось лечь поперек двери, вы не уедете.
Крильон еще говорил, когда на лестнице раздался запыхавшийся голос, кричавший:
— Я хочу говорить с кавалером де Крильоном!
— К черту скота! — пробормотал Крильон, остановленный в своем красноречии.
— Скажите, что я его гвардеец.
«Мне-то что до этого?» — подумал Крильон.
— Что меня зовут Понти и что я пришел сюда по случаю очень большого несчастья.
— У этого негодяя всегда бывают несчастья, — сказал Крильон Габриэль, — но пусть его великое несчастье ждет.
— Прибавьте, — ревел голос, — что я пришел от месье Эсперанса.
Крильон бросился к лестнице, наклонился через перила и закричал громовым голосом:
— Иди сюда, дуралей!
— Эсперанс! — прошептала Габриэль, в голове которой, утомленной слезами, промелькнуло невинное и свежее воспоминание.
Крильон и Понти уже стояли лицом к лицу.
— Полковник, — сказал дофинец, красный, дрожащий и задыхающийся на каждом слове, — где Эсперанс?
— А я почем знаю?
— Как, вы не знаете? Но ведь вчера вечером к нему приходили полицейские.
— Полицейские? Это для чего?
— Полицейские? — повторила Габриэль, подходя.
— Да, полицейские от имени короля.
— Ну? — спросил Крильон.
— Они увели Эсперанса.
— Куда? — закричал кавалер.
— Я спрашиваю об этом вас, полковник.
— Но ведь ты осведомлялся? — продолжал Крильон, тряся гвардейца.
— Еще бы!
— У людей, у соседей, у Замета?
— Он сосед Замета? — спросила Габриэль.
— Да, на улице Серизе.
«В улице Серизе!» — подумала молодая женщина, пораженная внезапной мыслью.
— Но к чему же приходили эти полицейские, чего они хотели, что он сделал? — продолжал Крильон.
— Ничего.
— Кого он видел и принимал?
— Никого… кроме человека, закутанного в плащ, которого он приводил третьего дня из сада на двор в половине десятого вечера.
Габриэль вздрогнула.
— В то время, когда я разъезжал в его карете, — продолжал Понти.
— Кто же этот человек?
— Кто его знает!
— А я думаю, что знаю, — перебила Габриэль с нервным трепетом. — Дом, в котором живет месье Эсперанс, красив?
— Да.
— Новый?
— Совершенно новый.
— Большой двор и сад, сообщающийся…
— С садом Замета…
— Там-то месье Эсперанс провожал вчера человека?
— Там.
— Этот человек был король!
— А! понимаю, — вскричал кавалер, — король вышел от Замета через пролом в стене.
— И король, — сказала Габриэль, — вообразил, что бедный месье Эсперанс предупредил меня, и отомстил ему.
— Я не понимаю.
— Вы поймете после.
Крильон хотел отвечать, когда в комнату вбежал лакей, подал Габриэль конверт странной формы и сказал ей на ухо:
— Поскорее рассмотрите; говорят, что от этого зависит жизнь короля.
Габриэль наскоро разорвала конверт, в котором лежала гипсовая фигурка, к которой была привязана записка. Габриэль прочла ее, бледнея.
— Ах, месье де Крильон, — сказала она, — скорее, скорее бегите в Лувр к королю!
— Что мне ему сказать?
— Я остаюсь в Париже и не оставлю его, что я сейчас буду у него… Ступайте, ступайте, я следую за вами!
— Король перестанет плакать и скажет мне в то же время, куда девался Эсперанс! — вскричал кавалер, спускаясь с лестницы с проворством молодого человека.
Глава 43
В ЛУВРЕ 27 ДЕКАБРЯ 1594 ГОДА
Зала короля в Лувре была полна людей, озабоченных, растревоженных, военных, статских, которые разговаривали, расхаживая в галерее, о печали короля после его разрыва с Габриэль.
Это событие приняло размеры катастрофы. Ходила тысяча слухов об отъезде маркизы и о скором утешении короля. Вдруг Росни прошел по этой зале в кабинет его величества. Его холодную и непроницаемую физиономию с любопытством разглядывали, но никто не мог прочесть на ней истину. Сюлли сам затруднился бы сказать, что он думал в эту минуту. Он не полагал, чтобы Крильону удалось удержать Габриэль, но ему не хотелось также сообщить Генриху окончательный отказ его любовницы. В таком недоумении он шел медленно, чтобы дать себе время найти двусмысленный ответ.
Но король не дал ему времени. Только что он приметил его из-под портьеры своего кабинета, как подбежал к нему, и голосом, глазами, душой стал его расспрашивать об успехах его посольства.
— Она вам отказала! — вскричал он, увидев угрюмое лицо министра.
