Лоуренс Шуновер - Блеск клинка
Но сегодня настоятельница была уже одета. Она молилась перед статуей и не оглянулась, когда вошла Маат. Маат заглянула в спальню. Преподобная мать или бодрствовала всю ночь, что было необычно, или сама убрала кровать, которая казалась нетронутой. Маат покачала головой; пол был такой холодный, что ее зубы начали стучать. Она взглянула на платок на голове настоятельницы. Он был в складках — очевидно, вчерашний. Она заметила, что свеча почти догорела. Если бы настоятельница просто встала чуть раньше обычного, она сама вставила бы новую свечу, как часто делала. Вчерашний платок и вчерашняя свеча могли означать только одно: преподобная мать молилась всю ночь напролет. Но она выглядела удивительно отдохнувшей. Маат заколебалась, не уйти ли ей, чтобы не мешать молитвам настоятельницы. Но холодный каменный пол заставил Маат принять другое решение.
Если преподобная мать захотела молиться всю ночь, это ее дело, но температура в комнате была делом Маат. Она смело зажгла тонкую свечу от светильника менее чем в трех футах от глаз настоятельницы, пересекла со свечой комнату и разожгла камин.
Трудно было не заметить мирскую сестру Маат.
Настоятельница поднялась с колен, и в тот же миг Маат выразила ей глубокое почтение, соответствовавшее ее сану.
— Почему ты пришла ночью, Маат? Что-то случилось? Кто-то заболел?
— Сейчас не ночь, госпожа настоятельница, а утро, и очень холодное. Поля побелели от инея. Позвольте мне сказать, что здесь тоже мороз. Нехорошо оставаться на ногах всю ночь в такой холодной комнате. Можно мне принести вам из кухни чашку горячего бульона?
— Я не заметила, что ночь прошла так быстро. — Настоятельница выглядела совершенно свежей, как будто всю ночь спала, а не молилась. Она была даже энергичнее, чем обычно.
— Пришли ко мне немедленно сестру-настоятельницу и сестру-хозяйку новообращенных. И повариху. И разожги оба камина в гостиной.
— Оба камина, госпожа настоятельница?
— Оба. Потом открой двери в ризницу, чтобы церковь прогрелась.
Церковь монастыря примыкала к зданию, где располагались жилые комнаты и спальня монахинь.
— Да, госпожа настоятельница. Вы никогда раньше не приказывали разжечь оба камина.
— Я никогда раньше не хотела сделать церковь такой уютной. И можешь принести мне бульон, Маат. С твоей стороны было очень любезно вспомнить об этом.
Когда Маат вернулась с бульоном, она увидела, что преподобная мать надела новый платок. Она каждый день меняла их, но этот был совершенно новый и еще ни разу не побывал в стирке. Под платком и длинной черной вуалью волосы преподобной матери были почти совершенно седыми.
Не получая конкретных указаний, люди, вызванные к настоятельнице, выстроились в ожидании наподобие религиозной процессии в обратном порядке относительно занимаемого положения. Поэтому повариха оказалась первой.
— В наш дом, — произнесла преподобная мать, обращаясь к поварихе, — собираются нагрянуть тридцать мужчин.
— Тридцать мужчин, — повторила повариха как во время молебна, глубокомысленно кивая головой в черной вуали, как будто ей было все известно о мужчинах. — Тридцать мужчин означает шестьдесят дополнительных блюд, госпожа настоятельница. И мясо, правильно?
— Правильно.
— Мужчины всегда голодны. Я их всегда сравниваю с египетской саранчой, пожирающей все на своем пути. А что же будут есть монахини, госпожа настоятельница?
Преподобная мать не колебалась ни мгновения. Она припомнила вторую, третью, двадцать седьмую и шестьдесят четвертую главы наставлений Блаженного Бенедикта, по которым они жили: настоятельница не собиралась изнурять своих монахинь или наводить на них уныние и давать им повод для ропота. Заманчивый аромат жареного мяса наполнит весь монастырь. Наступили праздники, и она не была извергом.
— Тоже мясо, — сказала она. Повариха удалилась с широкой счастливой улыбкой на довольном лице и приказала разжечь на кухне хороший огонь. В монастыре стало теплее, и повсюду распространился чудесный аромат. Когда некоторые из монахинь спросили, откуда взялся такой необычный, приятный мирской фимиам, повариха к чести своей утверждала, что не знает об этом ничего, совершенно ничего. Это лишь усилило впечатление таинственности.
Следующей была сестра-хозяйка новообращенных, и с нею у настоятельницы состоялся долгий, серьезный разговор. Всегда требовалась деликатность при информировании новичка обо всем, что происходило во внешнем мире и что могло повлиять на решение женщины — оставаться или нет монахиней до конца жизни.
— Не знаю, как Клер воспримет эту новость, госпожа настоятельница. На прошлой неделе мне пришлось рассказать о позорном исчезновении ее родственника. Это оказало на нее благотворное действие, и девушка посвятила много времени молитвам в одиночестве. Правда, она всегда была кроткой и приверженной молитвам.
— Не всегда можно и нужно знать, о чем молится новообращенная, — практично заметила настоятельница. — Освободите Клер сегодня от всех религиозных обрядов. Позвольте ей проводить время в размышлениях или в любых разумных занятиях, которые ей по душе. Мужчины прибудут вскоре после полудня, как мне кажется. У нее осталось немного времени, чтобы принять столь важное решение. Пусть сэр Роберт, граф де ла Тур-Клермон поговорит с дочерью в гостиной. Мне сообщили, что он дал согласие на брак, но он мудрый человек и знает, что все зависит от решения самой Клер. Потом Клер сможет встретиться с Пьером, сэром Питером, этим богатым мегаскиром Талассополиса.
— Скажите на милость, что такое мегаскир, госпожа настоятельница?
— Это что-то вроде графа в Трапезундской империи.
— Наверное, один из этих смуглых иностранцев, преподобная мать. Может быть, Клер останется с нами.
— Страна и внешность мужчины не имеют значения для молодой девушки. Как вы хорошо знаете, когда человек принимает окончательный обет, его сердце иногда бывает опустошенным или наоборот наполненным. Главное, чтобы в голове была ясность. Мы не знаем, что решит Клер де ла Тур-Клермон. Но я убеждена, — решительно сказала она, — что для девушки и мужчины будет безопаснее встретиться не в гостиной, а на улице перед церковью. Меньше шансов для скандала, если, например, он обнимет ее.
— Святые! — пробормотала сестра-хозяйка новообращенных. Внезапно ей пришла в голову другая мысль. — При ее-то характере! Это будет кощунством, преподобная мать!
Настоятельница вздохнула.
— Нет, конечно, не будет. Но, разумеется, это будет неприлично. Я серьезно обдумала этот вопрос.
— Я могу одолжить светскую одежду у кого-нибудь из пансионерок, — предложила сестра-хозяйка. — Одна или две из них достаточно стройны и их платья могут подойти Клер.
