Эндрю Ходжер - Храм Фортуны
Весь план подготовки ко вторжению на земли варваров был сорван: солдаты отказывались занимать предназначенные для них позиции, а те, кто уже выступил, возвращались обратно в свои лагеря. Офицеры, пытавшиеся навести порядок, попросту были перебиты озверевшей толпой, а остальные сочли за лучшее спрятаться в лесу. Наступил полный развал всего того, что называлось римской армией и ассоциировалось с железной дисциплиной, беспрекословным повиновением приказам, ответственностью и глубоким чувством долы.
Германик узнал о событиях в Нижней Германии, когда находился в Лугдуне, где разбирал конфликт между местным населением и римской администрацией. Немедленно оставив все дела, главнокомандующий поспешил в Колонию.
В сопровождении лишь немногочисленной свиты, отказавшись от вооруженного эскорта, который предлагал ему легат Первого Италийского легиона в Лугдуне, он стремительно промчался через территорию Белгики и появился в столице Нижней Германии спустя неделю после начала бунта.
Он застал в лагерях полный развал и бардак. Командир Четырнадцатого легиона Авл Плавтий, который был тут заместителем Германика, уже не контролировал ситуацию. Это был испытанный храбрый солдат, но перед лицом вышедшей из повиновения толпы и он растерялся.
Правда, Плавтий — в отличие от многих других офицеров — не покинул лагерь. Он забаррикадировался в своей палатке, окружив ее батавскими пехотинцами из союзной когорты, которые, в отличие от римлян, остались верными своему долгу, и ждал прибытия главнокомандующего.
Солдаты встретили Германика воем и свистом.
— Что ж ты? — кричали они. — Как вести нас на смерть, так пожалуйста, а как выплатить нормальное жалование — так в казне денег нет?
— Тиберий обманул нас! — вопили другие. — Август обещал щедрые подарки, а нам еще ни гроша не дали!
— Сколько же можно издеваться над нами! — голосили ветераны. — Тут многие уже по тридцать лет служат, а о них словно забыли. Вы хотите, чтобы мы тут все подохли, в этих лесах?
Правда, в Германике солдаты видели не врага своего, а скорее заступника. Потому и обращались к нему с жалобами.
— Если вы хотите со мной говорить, — сразу же заявил Германик, — то немедленно прекратите этот базар, постройтесь в колонны под своими знаменами и успокойтесь.
Он очень серьезно относился к своим обязанностям и не терпел, когда кто-либо нарушал свои.
Солдаты послушались любимого полководца и вскоре собрались на площади вокруг трибунала. Германик медленно поднялся по ступенькам и огляделся вокруг.
Потом он заговорил негромко, спокойно. Он говорил о смерти Августа, которая явилась для всех тяжелым ударом, говорил о том, что покойный цезарь оставил после себя свое детище — великую Империю, которую надлежит защищать и оберегать.
— И вам, солдатам, опоре страны, — сказал он, — есть с кем это делать. Август оставил своего преемника, человека достойного и порядочного, человека, который может одинаково хорошо и воевать, и управлять государством.
Он имел в виду Тиберия, которого уважал как хорошего полководца и расторопного администратора. Германик — хотя и очень беспокоился о судьбе Постума — не мог позволить, чтобы армия выразила недоверие избраннику Августа.
Но солдаты поняли его по-своему. Они почему-то решили, что он имеет в виду себя, и весьма этому обрадовались.
— Слава Германику! — раздались крики. — Гнать Тиберия в шею! Ты наш цезарь!
Благородный Германик сначала ничего не мог понять, а когда понял, побледнел и гордо вскинул голову:
— Да вы что, с ума сошли? — закричал он. — Неужели вы принимаете меня за предателя? Неужели думаете, что я могу нарушить присягу?
Но его никто не слушал, легионеры продолжали бесноваться, потрясая мечами и копьями.
— На Рим! Веди нас на Рим! — вопили они.
— Тебя хотим в цезари!
— Слава Германику!
Тут же каким-то образом среди легионеров распространились слухи, что Постум убит по приказу Тиберия. Это вызвало новый всплеск ярости.
— Смерть убийцам! — вопили солдаты.
— Отомстим за Постума!
— Германик, веди нас!
Главнокомандующий соскочил с трибуны и бросился в толпу.
— Что с Постумом? — в тревоге крикнул он.
— Убит! Убит! — ответили ему.
— Вон прибыл курьер из Рима!
— Преторианцы убили внука Августа!
— Месть! Месть!
Не в силах совладать с собой, Германик бросился в палатку Авла Плавтия и упал на постель. Его окружили немногочисленные офицеры, которые оставались в лагере, молча сочувствуя горю своего вождя.
Прошло немало времени, прежде чем Германик сумел взять себя в руки. Когда он поднял голову, на его лице были следы слез.
— Слушайте меня, — сказал он своим обычным твердым голосом. — Если приказ об убийстве Постума отдал Август, то я не вправе оспаривать его решения. Если же это сделал Тиберий по своей инициативе, то я обещаю, что он ответит за казнь моего деверя. Но мы не можем позволить солдатам раздувать здесь политические страсти. Это — граница Империи, которую мы обязаны охранять.
Он помолчал, а потом продолжал:
— Прошу и приказываю: всеми средствами пресекать политические провокации. Я готов пойти на уступки легионерам в других вопросах, готов выплатить им прибавку к жалованию из своего кармана, но ни за что не соглашусь стать участником заговора. Тот, кто объявит меня цезарем, становится государственным преступником и изменником. Если я доподлинно установлю, что Тиберий и Ливия нарушили волю Августа, я сам выступлю против них. Но пока мы служим отечеству и преемнику Августа — цезарю Тиберию Клавдию Нерону. Так будем же верными своему долгу.
Благородный и честный, Германик никогда не решился бы нарушить присягу верности, не имея неопровержимых доказательств виновности Ливии и Тиберия. И на это делала ставку преступная парочка. Что ж, Ливия опять все рассчитала верно. Сейчас Германик был скован своими незыблемыми понятиями о чести, и ничего не мог предпринять против них.
А бунт продолжался. Германик пошел на риск — взял на себя не предоставленные ему цезарем и сенатом полномочия. И вот теперь метался по городам и лагерям обеих провинций — тут увольнял в запас выслуживших свой срок ветеранов, там доплачивал солдатам прибавку к жалованию (деньги он действительно взял из своего кармана — заложил два дома в Риме, доставшихся ему от отца, — поскольку Тиберий не прислал ни асса), еще где-то убеждал легионеров подождать и успокоиться.
Часто его слушались, иногда — нет, но мятеж постепенно начинал затихать. Ветера, Колония, Бонна, Могонциак, Аргенторат, Виндонисса — везде побывал главнокомандующий, и ценой его огромных усилий пламя бунта было почти погашено.
