Крис Хамфрис - Дракула. Последняя исповедь
Тремблак ясно осознавал, что должно было вот-вот случиться. Он видел, как алебарда поднялась, и обреченно ждал, когда она опустится и отправит его в мир теней.
Вдруг Ион совершенно забыл о собственной судьбе. Он приподнял голову и увидел нечто такое, что вернуло его сознанию полную ясность. Это был Дракула. Он как-то очень уж медленно поднимался с земли. Черные волосы упали вперед и закрыли ту часть его лица, которая была разбита и покрыта кровью. Вторая половина была чистой, без единого пятнышка. Яркий зеленый, широко распахнутый глаз неотрывно смотрел прямо на Иона. Потом появилась шея, отороченная кровавой каймой. Больше ничего не было.
Перед тем как померк свет, как алебарда опустилась и ее удар окончательно погрузил Иона во мрак, он успел разглядеть, что голова Дракулы была надета на копье. Она высоко вознеслась над полем битвы. Потом все кончилось.
Глава пятидесятая
ПЕЛЕНА СМЕРТИ
Она грезила им, видела его во сне. В мечтах Влад прикасался к ней так нежно, как умел только он. Илона стремилась к нему всем сердцем, но ей хотелось, чтобы он проявлял больше страсти, даже грубости. В доме на улице Нектар в Эдирне ее научили множеству разных женских хитростей, но женщина знала, что сама получит удовлетворение только тогда, когда сумеет разжечь чувства своего господина. Она не хотела, чтобы он был печален и задумчив. Ей мало было оставаться только прибежищем его сердца, средством успокоения, похожим на какое-то лекарство.
Илона мечтала о том, чтобы он резко перевернул ее, развел ноги, схватил за волосы, откинул голову и, дрожа от страсти, кусал ее шею, сливаясь воедино. Если бы она могла, то ущипнула бы его раненую, изувеченную руку, отвечая болью на боль, а потом решила бы, какой из тысячи способов надо использовать, чтобы продлить их общую радость.
Крик разбудил монахиню и разрушил ее иллюзии. Это было вовсе не проявление радости или удовольствия, даже не боли, доставляемой ради того наслаждения, о котором она только что мечтала. Это был вопль ужаса.
Илона мгновенно проснулась и подумала, что, возможно, во сне, в грезах о Владе, она обратила свои ласки к соседке по постели. С ней действительно редко, но случалось подобное. Это вызывало протест. Монахини отказывались ложиться с ней в одну постель, однако зимой это было необходимо. Все сестры ложились спать по двое и грели друг друга, иначе в келье можно было замерзнуть до смерти.
Женщина подскочила на кровати и обнаружила, что рядом с ней лежит сестра Мария, круглолицая болтливая хохотушка. Похоже, Илона даже не прикоснулась к ней. Она обожала Марию. Эта всегда улыбающаяся деревенская девушка была в прямом и переносном смысле самым теплым созданием во всем монастыре.
Однако сейчас сестра Мария не улыбалась, она плакала. Возможно, ей тоже снилось что-то.
— Что с тобой, дитя мое? — прошептала Илона и погладила девушку по голове.
— Разве ты не слышишь, сестра Василика?
Кожа Марии покрылась мурашками, голос заметно дрожал.
Илона прислушалась. Буря утихла. Ветер больше не гнул деревья за стенами монастыря, не выл в дымоходах. Она не слышала ничего, кроме какой-то непроницаемой тишины, которая свидетельствовала о том, что мир вокруг монастыря погрузился в снежное безмолвие. Этот первый, запоздалый, но очень сильный снегопад лишил обитательниц монастыря возможности выезжать из него. Они оказались заперты внутри обители. Теперь монахини вынуждены будут постоянно оставаться здесь, пока снег, заваливший дорогу на Клежани, не растает с первыми оттепелями.
Потом Илона услышала то же самое, что и Мария, и ее тоже охватил озноб.
Три громких удара донеслись до них. Кто-то стучал в тяжелую дубовую дверь монастыря. Вскоре удары прекратились, но обе женщины ясно различали фырканье какого-то животного.
— Вампиры! Оборотни! — взвыла Мария и спрятала голову под одеяло.
Илона гладила ее по плечам, что-то ласково приговаривая. Ей приходилось слышать, как молодые монахини после молитв шепотом рассказывали друг другу страшные истории о незваных ночных гостях, охотниках за живыми душами, этаких бессмертных существах, которые покоятся в гробах, не закрывая глаз, а в полнолуние поднимаются из могил, чтобы похищать младенцев из колыбелей и сосать их кровь.
Нельзя сказать, чтобы Илона вовсе не верила в то, что подобные упыри и в самом деле существуют и охотятся по ночам. Но в этих ударах было что-то человеческое, живое, тревожное и даже отчаянное. Именно это ощущение и заставляло сестру Василику думать, что в ворота стучит вовсе не призрак, восставший из могилы. Их монастырь находился в изрядном отдалении от ближайших сел, доехать до него было непросто даже и без снега. Только человек, которому действительно очень нужно было сюда попасть, мог отправиться в столь дальний путь даже и в погожие дни. Но чтобы в сильный снегопад, ночью…
Это отчаяние и очевидная необходимость тронули ее сердце. Так случалось и прежде. Илона всегда отзывалась на зов о помощи.
— Я пойду посмотрю, — сказала она и вылезла из-под толстого шерстяного одеяла.
— Может, и мне пойти? — нерешительно спросила Мария, в голосе которой все еще слышался испуг.
— Нет, детка. — Илона улыбнулась. — Оставайся здесь и храни тепло нашей постели, а не то мы потом замерзнем.
Она опустила ноги на холодные каменные плиты, которыми был выложен пол кельи, и потянулась за рясой.
Старый привратник Кристо, единственный мужчина, который жил в монастыре, стоял около огромной дубовой двери. Его глаза слипались от сна и неразвеявшихся паров сливовой настойки.
— Я им сказал, сестра Василика, — пробормотал он, шлепая губами и брызгая слюной, наполнявшей его беззубый рот. — Кто бы там ни был, пусть отправляется на конюшню и ждет там до рассвета. Но ни словечка в ответ, и вот, сама видишь, снова стучат.
Он показал на дверь. Размеренный стук повторился.
— А сколько их там? — спросила Илона. — Ты смотрел?
— Я видел только одного. Но остальные ведь могут прятаться. — Он поскреб подбородок, заросший щетиной. — Может быть, разбудить настоятельницу?
— Нет, не надо. — Илона покачала головой. Матушка Игнатия была стара, с трудом вставала с постели.
Поэтому она все чаще и чаще перекладывала все решения на нее, сестру Василику.
— Будить не надо, — повторила Илона. — Я попробую сама разобраться.
Она шагнула к решетке, приоткрыла ее. Лицо, которое монахиня увидела перед собой, заставило ее вздрогнуть, слова застряли в горле.
Перед ней стоял Стойка. Он постарел на четырнадцать лет, минувших с тех пор, как этот самый человек привез Илону в первый ее монастырь. Брови его поседели, морщины испещрили лицо, но голубые глаза и совершенно лысая голова не изменились. Они остались такими же, какими и были в ее памяти, равно как и кивок, который он сделал в знак того, что узнал подругу своего князя, несмотря на то что она тоже очень изменилась.
