Мишель Зевако - Кровное дело шевалье
Волнение Деодата показалось Екатерине подозрительным.
— Какая вам разница, граф? Я же сказала: вы заинтересовали меня. Радуйтесь своему счастью и не ломайте себе голову над тем, почему вам улыбнулась фортуна… Я надеюсь на вас… вернее, надеюсь, что вы поможете Генриху Наваррскому обрести достойную его корону.
Может, Екатерина была искренна? Может, она действительно мечтала возвести Марийяка на наваррский престол?
Марийяк потупился и заговорил. Сначала его голос был немного неуверенным и хрипловатым, но потом стал сильным и звучным:
— Ваше величество, я даже не пробую разгадать ваши планы. Я лишь отвечу на вопросы, которые вы задали мне. У вас вырвалось слово, потрясшее меня. Вы произнесли: я ведь тоже мать… Стало быть, вам не надо объяснять, что такое любовь сына…
Екатерина побелела как мел.
— Сударь, — воскликнула она, — я не понимаю, что вы имеете в виду!
— Вы осведомились, насколько велика моя преданность королеве Жанне. Я боготворю ее, как боготворил бы нежную мать, мадам. Я не дворянин и не знаю, кто мои родители. И вы еще хотите сделать меня королем?! Жанна д'Альбре сжалилась надо мной, взяла к себе и вырастила вместе с собственным сыном. И я считаю ее своей истинной матерью. Моя родная мать бросила меня на произвол судьбы, и единственное мое желание — никогда ее не видеть! Может, я сын какого-нибудь простолюдина, а может, плод постыдной связи благородной дамы с собственным лакеем…
— Осторожней, молодой человек, осторожней! — прошептал Руджьери.
Но Деодат уже ничего не слышал. Он шагнул к Екатерине и заговорил, вкладывая в свои слова всю горечь сыновней любви и гнева:
— Видите, мадам, истинно благородные чувства мне неведомы. Таким, как я, позволено сомневаться во всем — даже в обещаниях королевы. Ведь кто знает — не ее ли я сын? Я имею право предполагать все что угодно, теряясь в своих догадках, словно в темном лесу, где неоткуда ждать спасительного света, который указал бы верную дорогу несчастному… Да, мадам, возможно, моя мать — жестокая, бессердечная женщина, бросившая ребенка на ступенях церкви, обрекшая свое дитя на смерть, — действительно была великой государыней и пыталась, погубив меня, скрыть свой грех…
Ведь кто я такой, мадам? Подкидыш! Отец и мать давно отреклись от меня, люди надменные отказываются подать мне руку, люди благородные иногда словно милостыней одаряют меня своим уважением…
А вы хотите предложить найденышу престол! Никто не знает, какая преступная связь породила меня! Лишь одна-единственная женщина сжалилась над маленьким страдальцем. Она подобрала меня, воспитала наравне с собственным сыном, окружила любовью и лаской.
Когда я был ребенком, она относилась ко мне с безграничной добротой. Потом я вырос и юношей узнал тайну своего рождения; эта женщина ободрила и утешила меня… Она для меня — настоящая мать… и повелительница… благородная, великая Жанна д'Альбре! Вы спрашиваете, мадам, люблю ли я ее? Я почитаю ее как мать; я готов пожертвовать ради нее всем и прежде всего собственной жизнью. Я буду счастлив погибнуть в ту минуту, когда ее величество скажет, что ей нужна моя смерть. А до этого дня, мадам, я всегда буду рядом с ней, чтобы оберегать и защищать королеву Наваррскую. И, поверьте, моя рука не дрогнет, если понадобится поразить того, кто угрожает этой женщине. При малейшем подозрении я, не колеблясь, нанесу удар… И последнее, мадам… Что касается родной матери, бросившей меня на произвол судьбы, мое единственное желание — никогда не встречаться с этой особой!
Закончив свою речь, граф де Марийяк сложил руки на груди и выжидательно взглянул на королеву. Однако он явно недооценивал ее: эту женщину не так-то просто было вывести из равновесия.
— Сударь, — хладнокровно заявила Екатерина, — теперь мне ясно, насколько вы привязаны к моей дорогой сестрице Жанне. Мне не солгали, вы, и правда, благородный человек. Надеюсь, вы верно передадите королеве Наваррской все мои слова…
Екатерина по обычаю протянула руку для поцелуя, но граф, согнувшись в низком поклоне, будто не заметил этого жеста.
Удостоверившись, что Марийяк сбежал по лестнице и покинул дом, Екатерина вцепилась в плечо Руджьери.
— Ему все известно, — прошипела она.
— Вряд ли, — не слишком уверенно возразил Рене.
— Известно, известно! Встань к окну и подай сигнал.
Марийяк в эти минуты шагал по мосту, и его высокая, ладная фигура была отлично видна астрологу.
— Ах, нет, Екатерина, пожалей дитя нашей любви! — ломал руки Руджьери.
Тогда королева решительно взяла свисток, прикрепленный золотым шнурком к камзолу Руджьери, и поднесла его к губам…
Но тут на мосту появился какой-то мужчина. Он подбежал к Марийяку и подхватил его под руку. Это был шевалье де Пардальян.
— Граф не один! — злобно процедила королева.
— Да, и похоже, остальные прячутся где-то рядом. Поздно, Екатерина. Мы бессильны что-либо предпринять.
Королева отбросила свисток и мрачно проговорила:
— На этот раз он ускользнул от меня, но наша схватка лишь отсрочена. Мне известно, где его найти, Рене. Разумеется, тайну его рождения ему открыла эта мерзкая Жанна д'Альбре. Но она-то как пронюхала? Этого человека нельзя оставлять в живых… как и королеву Наваррскую…
Екатерина успокоилась и погрузилась в глубокие размышления. Внезапно зловещая улыбка, так хорошо знакомая астрологу, появилась на ее лице.
Руджьери решил не напоминать больше об их споре и заметил:
— Ваше величество, все готово для ареста гугенотских заговорщиков…
— Нет-нет, — живо возразила Екатерина Медичи. — Оставим пока Колиньи и короля Наваррского в покое… Ты же знаешь, Рене, человек, который только что вышел отсюда, конечно, сообщит им о моей осведомленности; королеве Жанне тоже известно, что ее сын и адмирал сейчас в Париже. Увидишь, мое великодушие удивит их… Ничего страшного, думаю, все уладится само собой… Через месяц гугенотская партия в полном составе заявится в столицу; протестанты будут чувствовать себя в полной безопасности… вот тут-то мы и ударим…
Екатерина протянула руку к окну, губы ее зашевелились; королева словно насылала на спящий город какие-то страшные, беззвучные проклятия… Руджьери задрожал…
XLIII
ИГРЫ МАЛЫША ЖАКА-КЛЕМАНА
Шевалье де Пардальян отвел Деодата во дворец Колиньи. Уже наступила полночь. Марийяк, угнетенный свиданием с Екатериной Медичи, всю дорогу безмолвствовал. Лишь у ворот особняка Колиньи граф встрепенулся и пригласил приятеля к себе. Шевалье не стал спорить…
Марийяк велел слугам разбудить короля Наваррского, Колиньи и их соратников.
