Юрий Сергеев - Становой хребет
Станция основана в июле двадцать девятого года и обошлась в два миллиона рублей. Котлован умышленно вырыли на стыке таликов и мерзлоты, что грозило обвалом и осадкой, но никто тогда не придал значения выбору места.
Строительство велось по карандашным эскизам. За то время, пока возводили станцию сменилось пятнадцать руководителей строительства. Локомобиль Вольфа доставили с разбитым генератором, с погнутыми кувалдой катушками, его долго искали в Саныяхтахе, а привезли совсем с другой стороны, из Невера.
Для починки израсходовано свыше четырёх тысяч рублей, плюс тысяча долларов на заграничные части. Монтаж консультировали иностранные инженеры Майер Стрижевский и Джек Робертс.
Люди жили в землянках и палатках, над котлованом натянули сплошной брезент от морозов, установили печи. Не хватало квалифицированных специалистов. Первый агрегат собирали полгода, из-за утери в дороге многих деталей.
Наконец, всё готово, электростанция подключена к драге № 3, вывешены флаги и лозунги. На торжественное собрание, посвящённое пуску самой мощной в Якутии электростанции, собрался празднично одетый, принаряженный народ. Заиграл духовой оркестр.
Но агрегат № 1, в первую же минуту, потерпел серьёзную аварию. Задрало и разбило поршень. Вскоре под топками сгорают деревянные ряжи, залитые известью, устроенные, вместо надёжного бетонного фундамента. Это угрожает обвалом пода зольника. От осадки перекосило машины.
Начали повторное бурение, и на глубине трёх метров под основанием станции бур провалился в толщу жидкой глины. Оказалось, что оба агрегата плавают на болоте, первоначальное бурение было остановлено, как по заказу, перед его границей.
Начинать всё снова и переносить машины в другое место никто бы не позволил, нашли выход, закачали в это болото бетонную подушку под всю станцию. И опять: монтаж, капитальные ремонты, аварии.
А драгам требовалась энергия… Люди сутками не отходили от машин, учась на ошибках. Промерзали насквозь стены и отказывал водопровод, застывали приёмные водяные колодцы, лопались насосы.
Тогда день и ночь измождённые люди по цепочке передавали вёдра со снегом, и машины оживали, гнали по проводам киловатты к шахтам и драгам.
Казалось, что не электроток струился по проводам, а кровь и пот падающих с ног от усталости полубезграмотных, полуголодных, но злых в своей одержимой вере рабочих. Рядом со станцией рос посёлок.
Сотни лесорубов валили лес для прожорливых топок. Брёвна надобно было распилить и расколоть на чурки метровой длины, а дров уходило огромное количество, до трёхсот кубометров в сутки.
Едва всё наладилось, как машинист Павловский, имевший до революции свои мастерские, на полном ходу сливает воду из котла, и тот корёжится от адского жара, потом он же заплавляет в подшипники бабит с песочком и делает ремонт так, что вскоре машины разлетаются вдребезги.
И опять всё сначала… Опять позорное знамя из рогожи полощется над крышей, опять станция занесена на чёрную доску соревнования. Опять не заготовлены летом дрова по чьему-то злому умыслу иль разгильдяйству, снова, одна за другой, прогорают топки, и положение кажется отчаянным, безвыходным, страшным…
Выходят все жители после основной работы, а к ним присоединяются посланцы приисков, Егор и его сокурсники по горному техникуму бредут по пояс в снегу и тащат на плечах мёрзлые брёвна к станции. День и ночь густой дым рвётся из труб над тайгой.
Перемешались в едином порыве: комсомольцы, партийцы, беспартийные и спецпоселенцы, ещё недавно стрелявшие в таких же активистов из обрезов, поджигавшие колхозные амбары. Строится подвесная дорога в дальние распадки, летом сплавляется пятьдесят тысяч кубометров брёвен.
И всё равно присуждается рогожное знамя, слышатся укоры и сомнения. Красноармейцы ГПУ уводят Павловского и посменно дежурят у машин.
Сколько лошадей переломало ноги в каменных россыпях! Сколько их пало от надрывной работы, сколько затрачено труда и сил — не счесть вовек.
Но драги начали ритмично и неутомимо работать, работать, работать. Чёрная ночь. Грязь. Дождь. А они светятся, грызут полигоны, и струёй льётся желанное золото в ларь пятилетки.
— Враги? Чёрт с ними! Лишь бы не задохнулась станция. Шахты под угрозой затопления, если остановим подачу дровишек, подачу тока. Ты коммунист? Нельзя спать в такое время, выспимся на том свете.
Лошади опять тонут в болоте и кричат страшными человеческими голосами, они истощены, как люди, ползущие рядом в освободившихся постромках. За ними тянутся залепленные грязью брёвна: свет, жизнь, золото…
И вдруг! Кулак из дальней соловьиной губернии раскатисто смеётся и хлопает Егора по мокрому плечу и блаженно орёт: «Ешкина мать! Ведь я вконец тут опролетаризировался, ну его к лешему, дом, тут житуха веселей!»
У сучкобоя Маруси выпал топор из скрюченных кровяными мозолями пальчиков. Она горько плачет от злости и дырявым сапогом крушит сучки, наваливается на крупные ветки всем телом, её отбрасывает, как белку.
Наконец, пушистая ветка сосны покоряется, ломаясь гулким выстрелом. А драги работают, лезут настырно вверх по ручьям. И вот, уже вместо трёх кубометров, лесоруб успевает дать пять, десять. Налажена подвесная дорога, пришли на подмогу тракторы и грузовики.
Механический колун пластает метрового диаметра чурки, как семечки, открыты магазины и столовые на лесоделянах, в просторных домах посёлка Селигдар светло, сытно, открыта школа.
Прорыв ликвидирован. Напряжённая горячка спадает. К чёрту рогожное знамя! Над станцией реет красное полотнище, отвоёванное в бою.
Уже планируется строительство Якокутской станции на паровых турбинах, из камня и бетона, с паркетным полом, в десятки раз мощнее энергетического первенца Алдана. На Селигдаре уже пыхтят семь машин.
Из них две — отечественные, построенные на своих заводах, не уступающие ни в чём иностранным. Аварий почти не стало. Научились. Набили шишек, набрались опыта, знаний. Появились свои инженеры и механики…
В Незаметном появился Эйнэ. Слух о нём мигом разнёсся среди гоняющих почту тунгусов и якутов. Они собрались большой толпой за посёлком на лесной поляне. Игнатий случайно узнал об этом и пошёл поглядеть. Вокруг огромного костра камлал шаман, тряс лохмами и диковинным бубном над головой.
— Чисто леший, прядает, — пробормотал Игнатий. Толпа сидела вокруг огня в глухом молчании, повесив головы. Игнатий опустился на мох рядом со знакомым эвенком и тихо спросил: — Чё он орет, как дурной, никак не пойму?
— Шаман просит духов, чтобы они давали много золота на делянах, — страстно прошептал тунгус. — Эйнэ великий шаман!
