Евгений Салиас-де-Турнемир - Принцесса Володимирская
– Как хитро, как умно! – восклицал Игнатий иронически.
Между тем история эта, конечно, наделала много шума в Париже.
Зная отношения епископа Родосского с принцессой Володимирской, про которую стали говорить теперь, что она не простая авантюристка, а преступница, бежавшая из лондонской тюрьмы, все стали обращаться с вопросами к епископу.
Дворец Алины был оцеплен полицией; в день ее исчезновения уже было произведено следствие, епископ пожелал сам не быть в стороне, а, напротив, явился в качестве свидетеля. И хитрый иезуит увидел тотчас, что на счастье Алины она могла быть не скомпрометирована вполне; ее можно было еще спасти. По оставшимся вещам и бумагам нельзя было ничего доказать.
Документы Шеля, саксонского подданного, а равно и Дитриха, дрезденского уроженца, были целы, их звание и происхождение были определены, оба они были похоронены рядом на краю лютеранского кладбища в стороне от других, как иностранцы и умершие насильственной смертью.
Единственный документ, который мог бы погубить Алину в глазах всего Парижа и сделать предприятие епископа невозможным, было письмо Дитриха к Шелю, где рассказана была вся история безнравственных приключений авантюристки Алины под разными вымышленными именами. Наконец, из этого же письма суд мог узнать, что принцесса Володимирская, хотя и неизвестного происхождения и рода, во всяком случае – законная жена саксонского подданного и негоцианта Шеля.
Но судьба, любившая играть Алиной, помогла ей и в данном случае.
Письмо Дитриха было в боковом кармане сюртука Шеля. В момент, когда он был поражен на месте ударом Шенка, он упал, кровь ручьем хлынула из раны и смочила всю одежду и письмо это.
Когда к вечеру полиция разломала дверь, нашла окровавленный труп убитого среди лужи крови, то, конечно, одежда убитого была насквозь пропитана его кровью. Полиция, которая потом рылась на его квартире во всех вещах, не обратила никакого внимания на то, что было на нем. Окровавленный сюртук вместе с прилипшим в кармане письмом был выброшен и уничтожен.
– Какое счастье! – подумал через день или два Игнатий. – Какое ей счастье – попасть в подобную историю и не быть скомпрометированной ни капли. Разумеется, с тем условием, если я этого захочу. А я поневоле этого захочу. Я должен спасти ее для себя, для нас и нашего предприятия.
И в ту минуту, когда Алина с Шенком в полном отчаянии, достигнув границы Франции, вздохнула свободно, считая себя вне опасности, епископ Родосский уже ратовал за нее в Париже.
Алина переехала Рейн, поселилась в городишке, считала себя низко упавшей навсегда. Она должна была радоваться и считать себя счастливою, что находится на свободе, а не в тюрьме, не в Бастильской крепости, как преступница или, во всяком случае, как соучастница в двух убийствах; а в ту же минуту епископ Родосский во всех гостиных громко и смело рассказывал то, что он узнал тайным образом о всей истории с несчастной принцессой Володимирской.
Игнатий с момента, когда он догадался, что Алина может быть спасена и может по-прежнему служить орудием их партии, тотчас же решил сначала оправдать ее официальным образом, а затем и очистить вполне в глазах общественного мнения.
Прежде всего он объяснил, что может сделать показание и объяснить всю историю, наделавшую шума, самому главному судье. И не только епископ рассказал целую адскую махинацию, устроенную русским правительством, чтобы погубить наследницу российского престола, но даже представил какого-то подкупленного им же бедняка, который взялся обвинять себя в соучастии неудавшегося покушения на жизнь принцессы Володимирской.
По словам этого свидетеля, в Париже была и, конечно, уже исчезла, спасшись бегством, целая куча агентов из московитского государства, которая под фальшивыми паспортами поляков, саксонцев и англичан явилась, чтобы убить принцессу. Его личная вина заключалась лишь в том, что он, зная об их намерениях, не предупредил ни принцессу, ни полицию.
Через две недели после этого снова весь город интересовался судьбой российской принцессы, возмущался и негодовал на варварское российское правительство. Общественное мнение указывало министру Шуазелю как на его священный долг – поднять вопрос, протестовать против нарушения самых коренных законов.
– Как! Дофин Франции, вся аристократия и весь придворный круг принимают у себя принцессу, восхищаются ею, изумляются ее качествами и дарованиями, сочувствуют ее несчастному положению, а тут вдруг являются наемники, злодеи, чтобы зарезать ее в собственном дворце, в нескольких шагах от дворца королей Франции.
Разумеется, епископ Родосский был осаждаем всем обществом. Все спрашивали: где чудом спасенная принцесса, когда вернется она, когда официальным путем, через Шуазеля, будет протестовать перед самой императрицей всероссийской?
Игнатий отвечал все, что только могло изыскать его воображение. Он отвечал, что принцесса в надежном месте, вне опасности, что делом этим он считает своим долгом заняться, что многие польские магнаты помогут ему. О месте жительства Игнатий ничего не мог сообщить; он теперь был сам зол на себя несказанно. Он не знал, где Алина, и не надеялся когда-либо узнать это. Сама она, конечно, побоится дать ему свой адрес, а ему разыскивать ее было совершенно невозможно. Ее надо было искать во всех городах этих стран, во всей Европе.
Игнатий даже не знал, на юг или на север выехала Алина, в Германии ли она, или, быть может, в Испании и, наконец, вне Европы!..
II
Граф Рошфор был в Париже, когда случилось ужасное происшествие в доме принцессы, когда начали ходить по Парижу невероятные толки про авантюристку-преступницу, бежавшую из тюрьмы.
Рошфор, человек порядочный и честный, был возмущен; он, знавший Алину близко, не мог поверить этим россказням.
Но скоро дело обернулось и скоро весь город восторгался принцессой и приходил в негодование от страшной махинации, при помощи которой императрица российская хотела отделаться от претендентки на престол – на престол, ею занятый самовольно.
Рошфор, серьезно привязавшийся к Алине, был в восторге. Вскоре ему пришлось по делам ехать обратно к своему государю. Герцог Голштейн-Лимбургский вызвал своего посланника ради тяжбы, которую вел с курфюрстом Бранденбургским.
Таким образом, письмо Алины, дошедшее в Париж, пролежало там до тех пор, пока курьер посланника не нашел нужным собрать все бумаги, накопившиеся за время отсутствия господина посланника, и выехал во Франкфурт.
Понятно, в каком восторге был влюбленный Рошфор, когда узнал местопребывание обворожительной принцессы.
Он, конечно, и не подозревал, что Алина не знает того про себя, что знает уже весь Париж.
