Юрий Никитин - Князь Рус
Ис медленно наклонила голову:
– Благодарю.
Он сказал хмуро:
– Это обычай.
– Я отправлюсь прямо сейчас, – сказала она.
Их взгляды сомкнулись, в них было все: любовь, их жаркие ночи, преданность, страдание… и гордое осознание, что они – частицы чего-то большего, чьи великие законы властны и над ними. И над всем личным, что есть в человеке.
Иди, велел он взглядом. Иди к своему народу. И лучше всего – уезжай с ними, только не возвращайся на смерть.
Слабая улыбка тронула ее губы. В ее глазах была любовь и нежность. Я вернусь, ответила она беззвучно. Ибо мне все равно нет жизни там, где нет тебя.
Буська подвел ей Молнию. Резвая кобылка как будто чуяла недоброе, вздрагивала и злобно щерила зубы, когда ее касалась чужая рука. Сразу пятеро дружинников подбежали, помогли взобраться в седло. Ис улыбнулась светло и печально. Грубые скифы, как могут, показывают ей, что вовсе не чувствуют ненависти к нарушительнице. А Буська без спросу запрыгнул на своего конька, сердито оглянулся. Рус торопливо кивнул. Пусть проводит до ворот Нового Иерусалима. Да не упадет с головы любимой ни один волосок, пока…
Он стиснул челюсти. В глазах потемнело.
За шатром послышались возбужденные голоса. Потом сухо стукнули копыта, загремели подошвы сапог. Рус поднялся с ложа, но полог уже откинули навстречу. Буська вбежал растерянный, на щеках блестели мокрые дорожки:
– Ис!
– Что с нею? – спросил Рус.
Земля качнулась под ногами. В глазах потемнело, а сердце захолодело, будто грудь лопнула от тоски и горечи, и зимняя стужа победно ворвалась внутрь.
– Не знаю…
– Что с нею?
И, не дожидаясь ответа, не чувствуя боли в раненой ноге и полумертвом теле, выпал из шатра. Ис бессильно свисала поперек седла, дружинники как раз бережно снимали с коня. Рус как безумный растолкал всех, подхватил ее на руки. Лицо ее было смертельно-бледным, глаза закатились. Сердце почти не билось, он долго прикладывал ухо, пока услышал слабые признаки жизни. Но он уже видел, как люди с такими лицами уже не возвращались в мир живых, а постепенно угасали, как угли в брошенных кострах, подергивались серым пеплом, пока не наступал вечный холод.
Он услышал хриплый звериный крик. Люди шарахнулись, он понял, что в страхе и тоске кричит сам. Не разбирая дороги, ввалился в шатер, опустил Ис на ложе, укрывал шкурами, подкладывал под голову подушки. Чьи-то руки взяли за плечи, зло отряхнулся, наконец в сознание прорвался настойчивый голос:
– Она умрет…
– Что?
– Если будешь мешать.
Корнило настойчиво отпихивал, а когда Рус вроде начал приходить в себя, кивнул дружинникам, те без церемоний оттащили князя и усадили в двух шагах на колоду, накрытую шкурами. Оба держали широкие ладони на его плечах, не давая встать.
– Ты спасешь ее? – выкрикнул Рус.
– Все в руках богов, – ответил волхв сумрачно.
– Но что она сделала? – вскрикнул он в отчаянии. – Это я нарушил!.. Я выкрал у чужого бога. Я нарушил законы, когда привез в свое племя…
Волхв покачал головой:
– Ты ничего не нарушил. У нас не было запрета брать чужих женщин.
– Тогда что же?
– Жди.
Рус огляделся, как лесной зверь, которого охотники загнали в угол. Младшие волхвы уже торопливо затаскивали в шатер жаровни с углями. Воздух стал нагреваться, потек горьковатый запах гари. Корнило бесстрастно отодвинул князя, как загородившую дорогу ветвь, и Рус некоторое время смотрел тупо, как волхв бросает на жаровни душистые травы, взмахивает дланями, простирает то к паволочному своду шатра, то указывает на распростертую Ис.
Наконец, обнаружив князя, досадливо поморщился:
– Жди на воздухе.
– Корнило, ты только скажи…
– Княже, – сказал Корнило рассерженно, – ты мешаешь. Я говорю с богами, а ты кричишь… молча кричишь так, что оглохнуть можно!
Солнце зашло за темно-сизую тучу, грозно и зловеще просвечивало, словно кровавый глаз неба. Под тучей было море багровой крови, а сверху кровь перемешалась с сукровицей, оранжево-прозрачной, с редкими сгустками крови.
Кровавый глаз постепенно тускнел, словно жизнь покидала огромное тело. На мир опускались недобрые сумерки. Птицы умолкли, а взамен в темнеющем воздухе появились мохнатые звери с жутко растопыренными лапами-крыльями. Тонкая кожистая пленка просвечивала, можно было разглядеть сеть кровеносных жилок. В лунном свете мертво блестели острые коготки, а на длинных зубах играли багровые блики заката, словно зверьки уже успели напиться крови.
Соломон в нерешительности вылез из двуколки, постоял, держась за край. В воинском стане русов костры полыхали, как никогда, воздух наполнен гарью, чувствуется аромат горелого мяса. На этот раз уже нет крады, скифы своих погибших сожгли сразу же после побоища.
Его плечи зябко передернулись. Ноздри уловили запах свежей крови. Перед шатром князя два волхва прыгали и стучали в бубны. В двух шагах от входа в шатер пламенел большой темно-красный валун из гранита. Но красным он стал от обильно пролитой крови. Волхвы кружились, потрясали бубнами, вздымали к небу, кричали, выли.
– Куда? – рявкнуло над ухом так люто, что Соломон ощутил леденящее дыхание смерти.
Воин появился неожиданно. Соломон застыл, ибо на горле ощутил холодное железо меча. Страж смотрел ненавидяще, рука вздрагивала от желания шевельнуть кистью, тогда распоротая грудь чужака вывалит теплые внутренности наружу на корм собакам.
– Я только попрощаться, – прошептал Соломон, он ощутил, как смерть близка, и в то же время чувствовал, что, несмотря на его возраст патриарха, сама мысль о ней приводит в содрогание, – ваш князь не будет против… Я слышал, что у вас стряслось с его женой.
– А ты-то при чем? Порадоваться пришел?
Один из волхвов упал, забился в корчах. Изо рта потекла пена, глаза закатились. Белки выглядели так страшно, что Соломон ощутил, как по всему телу пробежала дрожь.
От другого костра воины взяли копья и пошли к ним. Вид у них был самый недружелюбный. Соломон попятился, но в спину кольнуло острой болью. Он в испуге повернулся: в спину и бока уперлись блистающие острия. Одно пропороло рубашку и кожу, достало кровь.
– Я не враг, – вскрикнул он. Губы затряслись, варвары смотрят свирепо. – Я зашел… зашел проститься!
– Уходи, – велел высокий воин. – Уходи. И моли своего поганого бога, что мы подарили тебе твою поганую жизнь!
– А может, и его в костер? – предположил другой.
Соломон пятился, копья кололи со всех сторон, рвали рубашку, больно царапали. Смех варваров становился все громче, злее. Кровь уже текла из порезов. Соломон дрожал, смерть – вот она… как вдруг от шатра прогремел злой оклик, от которого кровь застыла в жилах, столько в нем было бешенства:
