Станислав Рем - Двадцатое июля
— Собственным телом. Можете положить под рубашку. Или внутрь головного убора, а его надеть на голову. Эта паутина, если сухая, горит как порох. После кладете ее под мокрые дрова, и они спокойно горят.
— Носить на себе такую дрянь? Не завидую скаутам.
Рисс рассмеялся.
— Сэр, — в их беседу ворвался голос штурмана, — мы над целью.
Оунс бросил взгляд на приборы:
— Приготовиться к бомбометанию.
Через десять секунд машину тряхнуло. Первая смертоносная партия бомб ушла вниз. Самолет, облегчившись, лег на правое крыло и пошел на второй круг. Авиакрыло потянулось следом.
Сбрасывая груз вторично, Оунс неожиданно почувствовал неудовлетворение проделанной работой.
— Ерунда какая-то, — пробормотал он.
— Что случилось, кэп? — Второй пилот, видимо, услышал его ругательства.
— А тебе ничего не кажется странным?
— Вроде нет. Впрочем, — пилот на секунду задумался, — Гансы не подняли в воздух ни одной машины. И зенитки с земли не палили.
— Вот именно. Штурман, мы не могли ничего напутать?
— Никак нет, сэр.
Машина сделала еще один заход на цель, опустошились и легла на обратный курс.
* * *Первый взрыв выбросил Тейлора из гамака. Палатка завалилась, и ему понадобилась вся сноровка, чтобы быстро выбраться из нее. За это время земля начала вибрировать от разрывов прилетевшего с неба груза.
На позиции 2-го батальона творилось нечто невообразимое. Бомбы ложились плотными рядами, не давая людям возможности найти убежище: осколки доставали их всюду. Взрывы на мгновение осветили поле смерти, и Тейлор увидел опрокинутые пушки, разбросанные по всему полю останки тел солдат и офицеров, разрушенный командный пункт батальона.
Со всех ног полковник бросился к штабу главнокомандующего. По пути ему попался ошалевший от авианалета лейтенант связи Трейси.
— Где наша авиация? — прокричал ему в ухо Тейлор.
Трейси указал на небо и заорал:
— Вот наша авиация! Нас бомбят американцы!
— Вы с ума сошли, лейтенант?
— Нет, сэр, это янки сошли с ума. Присмотритесь. — Тейлор запрокинул голову, но ничего, кроме теней самолетов, различить не смог. — Смотрите, сэр, они разворачиваются и уходят домой.
Тейлор не поверил своим глазам: бомбардировщики и самолеты сопровождения взяли направление на северо-запад, в глубь их тыла. Над позицией зазвенела тишина, прерываемая криками раненых и руганью солдат.
Монтгомери сидел на поваленной сосне и невидящим взором таращился на свой берет.
— Сэр, — подскочил к нему полковник, — с вами все в порядке?
— Да, — глухо отозвался генерал. — Какие у нас потери?
— Еще не знаю.
— Так выясните!
Спустя полчаса Тейлор докладывал:
— Более двухсот человек убитыми. Столько же тяжело ранеными. Второго батальона больше практически не существует. Сэр, что это было?
Монтгомери оставил в покое головной убор, поднялся, оправил китель:
— Прекратите истерику!
— Но, сэр…
— Немедленно вывезти с позиций всех раненых. Проверить наличие действующего оружия. Погибших предайте земле. Словом, наведите порядок. А я лечу к Эйзенхауэру. Да, и приведите всех в чувство. Всё.
Армстронг получил осколочное ранение в левую руку. Тейлор встретил его в санитарном пункте. Тот, увидев полковника, встал с кушетки:
— Мне уже сообщили о происшедшем.
— Вам нужно было уехать вчера. — Тейлор кипел от злости. — Зачем вы остались?
— Довести расследование до конца. Но после сегодняшних событий его результаты, чувствую, никого не заинтересуют. Поверьте, полковник, мне искренне жаль, что так произошло. Тем более я и сам пострадал.
Они вышли на свежий воздух, который после бомбардировки трудно было назвать свежим. Пахло гарью, кровью, смертью.
— Этот налет — результат предательства. — Тейлор повернулся к американцу: — И предатель сидит в вашем штабе.
— В вас говорят злость и ненависть. А также бессилие.
— Какая, к черту, ненависть?! Бросьте, Армстронг. Я на войне не первый день и знаю, что иногда здесь происходят такие вещи, которые и в голову не могут прийти нормальному человеку. Да, бывают случаи, когда в схватку друг с другом вступают свои же части. Только это происходит крайне редко, и виновник быстро выясняется. А здесь другой случай.
— Аргументы.
— Пожалуйста! Мы должны были начать наступление. И центром удара должен был стать второй батальон. Тот самый батальон, на который свалилась ваша авиация. Тот самый батальон, которого теперь нет. Всё! Наступление обречено. Как вам такой аргумент?
Армстронг поморщился. Рукав его кителя почернел от крови.
Вгляд Тейлора немного смягчился:
— Вас отвратительно перевязали.
— Спешка. Слишком много раненых.
— Давайте вернемся на санитарный пункт.
— Позже. У ваших ребят сейчас и так работы по горло. Только помогите перетянуть руку. Нужно остановить кровотечение. — Тейлор помог полковнику наложить жгут. — А теперь, прежде чем ответить на ваш вопрос, я хочу вернуться к тому, на чем мы остановились в конце нашего прошлого разговора. Вы были правы: наше руководство ждет предложений с немецкой стороны. Но не от Гитлера или его приспешников. Никто с убийцами вести переговоры не станет. А вот с представителями вермахта или бизнеса — станут. И, поверьте, ваше руководство ждет предложений с противоположной стороны точно так же, как и Эйк. Все хотят, чтобы эта война закончилась и как можно скорее. Но бомбардировка здесь абсолютно ни при чем. Скорее всего это факт не измены или шпионажа. Самолеты летели по приказу с земли. Выяснить, кто составлял схему полета, не составит особого труда. А предатель, если он есть, не самоубийца. Обратите внимание: летчики отбомбились на ту территорию, которую вчера утром занимали немцы. Вывод: халатность. Штабисты просто не удосужились доложить, что вы продвинулись вглубь фронта на полтора километра. За халатное выполнение своих обязанностей кто-то, естественно, понесет наказание. Чем, впрочем, погибших в строй не вернешь.
— И с кем бы ваше руководство предпочло встретиться? — поинтересовался Тейлор.
— Не знаю, — пожал здоровым плечом американец. — Но думаю, что скорее всего с Роммелем. Мы с ним уже пытались договориться. В Африке.
— Но он тяжело ранен.
— Да. И все-таки, как мне передали друзья, Эйзенхауэр всем другим немецким генералам предпочитает именно его. Считает, что общаться нужно с чистыми, не запятнавшими себя преступлениями военными. Такими, как Роммель. Не знаю, может, он и прав. По крайней мере меня радует тот факт, что с Гиммлером и его людьми никто из наших вести переговоры не станет.
