Бог не играет в кости - Николай Андреевич Черкашин
А вот еще один мыслитель – русский: Владимир Соловьев. Никогда не слыхал о таком. Но как точно он тут написал: «Церковь есть всемирная организация истиной жизни. Мы можем знать, в чем состоит истинная жизнь, потому что хорошо знаем, что такое есть та ложная жизнь, которою мы живем… Всякое наслаждение, связанное с похотью, отравлено и напоминает о первородном грехе. Всякое наслаждение, свободное от похоти и связанное с любовью к предметной ценности, есть воспоминание рая или предвкушение рая, и оно вырывает из оков греховности… Похоть ненасытима, и ее всегда ждет пресыщение». Это он в точку, надо запомнить! «Похоть не может быть удовлетворена, она есть дурная бесконечность алкания. Есть иное алкание, перед которым тоже открывается бесконечность, например, алкание правды, абсолютной, а не относительной. Но алчущие и жаждущие правды блаженны, потому что они обращены не к дурной бесконечности, а к вечности, к божественной бесконечности. Божественное, насыщающее нашу жизнь, и есть противоположение той скуке и пустоте, которая порождает дурную похоть жизни».
Но больше всего ему понравились труды средневекового итальянского деятеля Макиавелли. Он его книжку даже с собой в кабинет унес, и сделал выписку в рабочий блокнот: «Римские полководцы никогда не подвергались чрезмерным наказаниям из-за допущенных ими оплошностей; равным снисхождением пользовались они и тогда, когда по неведению или вследствие допущенного дурного выбора наносили ущерб республике… Римляне придавали большое значение тому, чтобы дух их полководцев не был ничем стеснен или угнетен, и чтобы никакие посторонние соображения не влияли на их решения».
Эту заброшенную библиотеку, сваленную в одну комнату, еще не успели перешерстить политработники и изъять из нее «вредную литературу». Теперь Голубцов считал ее своей личной собственностью и никого туда не допускал, пользуясь особым статусом помещения, как комнаты для сжигания секретных бумаг. А также «для снятия негативных эмоций» – добавлял он от себя. Комната для потаенных размышлений…
Часть книг Голубцов отобрал для своей кафедры в военной академии. Он не сомневался, что рано или поздно вернется туда. И защитит назло всем – докторскую диссертацию. Не век же вековать в кандидатах?
Глава шестая. Прием по личным вопросам
По вторникам в 15 часов командующий 10-й армии, он же начальник Белостокского гарнизона, вел прием населения по личным вопросам. Он принимал и горожан, и представителей советской власти, если у тех возникали вопросы, связанные с жизнью на белостокской земле военных людей. Первым встречал их адъютант капитан Василий Горохов и, уяснив суть дела, подобно британскому мажордому распахивал дверь:
– К вам генерал-майор Ахлюстин! – доложил адъютант.
– Зови!
Петра Ахлюстина Голубцов уважал, как профессионал уважает профессионала. Да, он, конечно, из корпуса «генералов-унтеров», но Голубцов готов был «простить» ему это только за один эпизод ахлюстинской боевой жизни. Шла финская война… В январе 1940 года в Москве решили ускорить падение Финляндии с помощью кавалерии. Идея абсолютно бредовая, но только не для тех, кто сидел в кабинетах наркомата. «Им бы кресла в снег вморозить!» – иронизировал Голубцов, когда этот случай изучался у него на кафедре армейских операций. Совершенно невозможно было представить, как будет наступать конница по льду или глубокому снегу – коню под брюхо – да еще в сильные морозы с ветром. В истории военной науки такого не было. Исполнять это безумие поручили бывалому коннику генерал-майору Ахлюстину. К четырем конным полкам его 24-й кавалерийской дивизии добавили танковый полк, назвали дивизию моторизованной, и отправили в самые февральские метели на север от Ладожского озера. Разумеется, ни о какой лаве о двух крылах, ни о какой конной атаке и речи быть не могло: какой кавалерийский налет среди финского мелколесья, заваленным сугробами и валунами?
– Спешились, – а коней от ветра где укрыть? – рассказывал потом Ахлюстин. – С озерного льда так поддувает, что в небо унесет. А у меня в дивизии большинство южан, настоящего снега не видели. Мне же велят их на лыжи поставить и в бой: захватите нам Лоймолу, пожалуйста. Сейчас захвачу, покажите только, где она? «Да вот же, в глубоком тылу финской армии, важный стратегический центр. Вы ведь совершали рейды в гражданскую? Это то же самое». Твою дивизию! Сравнили украинскую степь с финским заболотьем! А что делать – приказ! Сам встал на лыжи и повел своих бойцов в эту долбанную Лоймолу. Поморозились все, но эту Лоймолу взяли… Двести своих бойцов там схоронил…
И все же Ахлюстин наступал и в конном строю. Даже в рейд ходил по финским тылам – лично вел за собой почти тридцать эскадронов. Дали ему орден, но рот не заткнули. В марте войну прикрыли. Вернулся Ахлюстин в Москву, молчать не стал, высказал в наркомате все, что думал о паркетных горе-полководцах. Обиделись. «Ах, вы там, бедные, замерзли? Ну, мы вас, товарищ Ахлюстин, согреем!» И отправили служить в солнечный Туркестан – в знойную Кушку.
В кабинет не вошел – ввалился командир 13-го механизированного корпуса, кряжистый, как настоящий танкист.
– С чем пожаловал, Петр Николаевич? – Голубцов крепко пожал отнюдь не генеральскую широкую заскорузлую ладонь своего «нукера». Ахлюстин никогда не улыбался и никогда не шутил. Был всегда деловит, собран, сух. И как всегда был чем-то озабочен, чем-то недоволен.
– Вот три месяца назад получили новейшие танки КВ-1 и КВ-2. Их тут же засекретили, поставили в глухие боксы, опечатали. Влезать в них допущены только штатные механики-водители. Им разрешено два раза в неделю прогревать моторы. И все. Остальные члены экипажей отрабатывают боевую подготовку на танкетках. Но это все равно, что кавалеристам учиться ходить в атаки на ишаках, а не на конях.
– Очень хорошо тебя понимаю. Но что ты предлагаешь?
– Предлагаю дать возможность всем членам экипажа изучать эти машины и отрабатывать нормальную
