Музыка тел, живопись хаки - Кай Арбеков
— Куда их везут? — спросила студентка.
Солдат вместо ответа повернул к ней лицом и его глаза были выразительнее любых слов.
После они продолжили путь, и девушка немного вздремнула.
Ей привиделось война, которую она на самом деле ещё не видела, которая ещё даже не началась. Что-то кошмарное творилось там, мелькало перед её глазами, как в кадрах всяких разных кинохроник, склеенных сумасшедшим монтажёром в один бешеный, бесконечный фильм: земля дышала, она вздымалась вдруг мягким пористым бугром и неожиданно взметалась вверх брызжущими комьями почвы; какие-то вытянутые аппараты с обтекаемыми плавными формами, вооруженные глубоководными бомбами, атакуемые смертоносными железными бочками с судов на поверхности моря; ревущие орды бойцов в болотно-зелёных гимнастёрках, с винтовками наперевес несшиеся на железные танки, что-то кричащие по-русски — при чём тут русские? — они гибли под гусеницами и взрывали связки гранат; машины горели, массы густого прогорклого дыма не успевали растворяться в воздухе, заполняя улицы городов; другие рядовые подрывались на минном поле, в панике бежали, и, отбрасываемые разрывами, грохались оземь: кто-то без движения, иные — извиваясь; кому-то оторвало ногу по колено, и он истошно вопил, другой безумец зачем-то снимал с обугленной конечности невредимый ботинок; ястребы истребителей засыпáли землю ровными полосками фонтанчиков очередей; узкоглазые с белыми иероглифическими повязками на головах бросались на самолётах на корабли врагов, усыпавшие далёкое море; два взвода противников обстреливали друг друга из двух стен одного леса, за просеку, за грязную дорогу, пролегавшую между ними; дымящаяся, разрушенная до основания Варшава, укрывшая беженцев и наказанная за это; визг падающих бомб на хрустящие крыши домов, ужас её пленников…
«Что за бред опять?» — резко подумала девушка, выпрямляясь и шевеля затёкшими конечностями. Ровно и гладко тарахтел мотор, машина карабкалась в гору; смеркалось. «Что ещё за чёртов бред?» — снова подумала она. Немец спокойно смотрел на дорогу. Заметив, что его спутница проснулась, он даже улыбнулся ей. Она захотела спросить Михаэля (теперь у него хотя бы было имя), участвовал ли он в боях за Варшаву, но тут же представила себе его разгневанное лицо и передумала. Остановились передохнуть. Солдат закурил. Подъем закончился, и они поехали мимо каких-то завода: из их прямых труб за высокими оградами, увенчанными мотками колючей проволоки, валил тёмный дым. Потом снова через лес. Стало совсем темно, и офицер включил фары. Бегущие перед автомобилем фары ощупывали дорогу. Ни с того ни сего он свободной рукой взял и сжал её маленькую ладонь. Тихим голосом спросил что-то. Она ещё тише ответила… Куда они едут? Этого она не знала.
Время тянулось медленно и в тоже время незаметно бежало вместе с местностями, раскорячившимися силуэтами умерших на зиму деревьев, ноябрьской луной всходило на небо и то и дело укрывалось периной облаков, смешиваясь с вселенским хаосом мироздания, стремившимся к самоуничтожению, с мыслями и странными образами, царившими в уме растерянной Амандины…
Они остановились на автозаправке, и девушка наблюдала, как эсэсовец велел работнику заведения в коричневом комбинезоне залить полный бак, как он о чем-то разговаривал с рабочим и потирал зябнущие руки, чтобы согреть ладони. Потом они снова продолжили путь, молчаливо, как и до этого.
— У Леонардо есть такая басня… — начала она чуть охрипло после долгих раздумий.
— Что ты говоришь? Я ничего не слышу.
— Я говорю, у да Винчи есть одна басня — целая история. О том, как рыбак принёс домой улов, а в месте с ним раковину устрицы. Эта устрица сильно хотела выжить и стала просить крысу помочь. А крыса уговорила устрицу раскрыться и решила полакомиться мягким тело моллюска. Но только она сделала первый укус, как створки раковины захлопнулись, и крыса застряла в ней и не смогла пошевелиться. Пришла кошка и съела крысу. Мышеловка.
— К чему ты это рассказала? — спросил Михаэль.
— Не знаю, — она пожала плечами. — Просто так, пожалуй. Тоже самое происходит со всеми нами.
— С кем именно? Не понимаю.
— С людьми. В политике. В Европе.
— Да ты, я гляжу, любишь пофилософствовать, — офицер добродушно рассмеялся, будто взрослый над ребёнком, который пытается одолеть научный трактат.
«Что я знаю о страданиях? — мучительно подумала Амандина. — О жизни вообще? Ничего. Ровным счётом ничего».
Машина остановилась у двухэтажной маленькой придорожной гостиницы в долине между двумя крутыми холмами. Здесь еще работало кафе, где они поужинали, потом взяли двухместный номер на одну ночь и поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Из окна была видна стоянка и их автомобиль. Солдат первым делом задвинул шторы — угрюмый портье за стойкой не вызывал доверия. Только потом офицер зажег свет и стремительно осмотрел комнату.
Довольно просторная. Широкая двуспальная кровать, два кресла, а ещё ванная за отдельной дверью. Стояло даже радио на четырёх ножках. Он присел перед ним на корточки, и, включив, стал вращать ручку настройки. Через шумы и помехи вдруг прорезался крикливый голос живой карикатуры на человека — того самого, с чёрными усиками. Трепеща, лилась из динамика резкая речь, часто прерываемая рукоплесканиями толпы, вещала о достижениях и дальнейших планах… Девушка подскочила к приемнику и стала крутить ручку дальше в поисках другой станции. Сквозь толщу шипения и свистов возникла плывущая песня — «Колыбельная» Брамса, а за нею по комнате поплыла шубертовская «Серенада»; звук чьего-то янтарного голоса стал чётким, карамельным, и офицер едва удержался от желания пригласить Амандину на танец. Он достал откуда-то купленную накануне бутылку мозельского и распечатал её.
— Завтрак к ночи ты будешь свободна. Завтра проедем Штутгарт, Аппенвайер, потом переберешься в Страсбург. За линией Мажино какое-то время ты в безопасности, но советую отправляться как можно дальше на юг вместе с семьей. Я слышал, в Финляндии теперь началась заварушка. Неизвестно, чем это всё закончится, — сказал он, разливая вино по стаканам, найденным в ванной.
— Война? — спросила она.
Он кивнул, вставая, подходя к ней ближе, пытаясь уловить аромат, исходивший от её гибкого тела. Один миг. Почему молодые женщины всегда так приятно пахнут? В чем прелесть их красоты?
Не успела она отступить, как солдат обхватил её руками, принялся искать её губы, жадно впился в них, но теперь много нежнее, без этой своей брутальной жестокости.
Она отдалась ему без жалости, целиком.
Конец
