Ив Жего - 1661

Олимпия Манчини проводила ее с надменной миной.

— Это та самая простушка, которая благодаря капризу судьбы оказалась в доме будущей супруги Месье.

— А она красивая, — улыбнувшись, заметила Мария.

Старшая сестра ответила ей недобрым взглядом.

— Знаешь, как ее зовут? — спросила Гортензия.

Олимпия уже вышла было из себя, но в это время дали сигнал к поднятию занавеса, и слуги поспешили погасить большие люстры.

— Как мне говорили, ее зовут Луиза де Лавальер, — соблаговолила ответить Олимпия.

Красный занавес дернулся и пополз вверх.

9

Театр Пале-Рояль — воскресенье 6 февраля, девять часов вечера

Облачная пелена нависла над Парижем, предвещая скорый снегопад. Пронизывающий холод сковывал зрителей, выходивших из театра, и они спешили к своим экипажам, выстроившимся вереницей у основания лестницы парадного подъезда. Редкие зрители, собравшись в группы и дрожа от холода, задерживались ненадолго под колоннадой, чтобы обменяться прощальными словами и затем спешно отбыть восвояси. Впрочем, одной группе, человек из десяти, холод как будто был нипочем, да и домой они, похоже, не торопились. Их смех гулким эхом отдавался под колоннадой. Так они отвечали на реплики и жесты маленького толстяка с круглой головой в завитом парике, с глубоко посаженными голубыми свиными глазками и вздернутым носом. Его яркое шелковое платье и башмаки с пряжками резко отличались от грубошерстной униформы, сапог и плащей обступивших его солдат.

— За здоровье господина Мольера! — провозгласил он с диким гоготом, подняв бутылку вина.

Он стукнул своей бутылкой о две другие, пущенные его собутыльниками по кругу, и утер рот шелковым рукавом камзола.

— Чума побери этого паяца! По крайней мере, ему недолго осталось докучать нам своей пьеской. Что ж, господа, вы славно потрудились сегодня вечером, — продолжал он, взвешивая на ладони привязанный к поясу кошелек к вящей радости подручных, нанятых, чтобы освистать и провалить спектакль.

С громким хохотом клакеры двинулись мимо колонн, бесцеремонно пялясь на спешивших домой прохожих. За углом театра дебоширы ненадолго задержались, чтобы выбросить опорожненные бутылки, и принялись швырять в стену театра оставшимися у них гнилыми яблоками.

Человек в парике наблюдал за подручными, стоя в стороне, и шарил взглядом справа налево, словно выискивая очередную жертву для осмеяния.

— И вы еще смеете высовывать нос? — едко бросил он кому-то, показавшемуся из потайной двери, через которую обычно проходили актеры.

В отсвете фонаря проезжавшего мимо экипажа мелькнуло лицо девушки — к ней-то и обращался предводитель дебоширов с похотливо осклабившейся жирной рожей.

— Или у тебя есть другие таланты, голубка моя? — воскликнул он, подходя ближе.

Застыв на месте при виде приближавшихся явно не с добром людей, девушка натянула шаль на плечи и тревожно огляделась вокруг.

— Должно быть, ты не создана для этой сцены! А хочешь, покажем тебе другой спектакль?

Ехидная усмешка на лицах злоумышленников, подступавших все ближе, вызвала в глазах комедиантки жуткий страх.

— Нашу бедняжку даже некому проводить? — слащаво продолжал толстяк, потирая жирные ручонки. — Она вся дрожит, сердечная! Замерзла, красотка?

— От вашей грубости, сударь, кого угодно может пробить озноб.

Услышав незнакомый голос, толстяк в парике подскочил. Он прищурился, чтобы лучше разглядеть тень, неожиданно возникшую в проеме двери.

— Куда лезешь? — злобно бросил толстяк.

— Идем, Жюли, — сказал Габриель, подходя к девушке, — вернемся на минуту.

Подскочив к юноше, толстяк угрожающе вскинул трость с набалдашником и ткнул ею Габриелю в грудь.

— Ни с места, бездельник, или не знаешь, что не следует вмешиваться в чужие разговоры и что такому мужлану, как ты, вовсе не пристало раскрывать рот?

Габриель стиснул зубы и, схватив девушку за руку, спрятал Жюли за своей спиной. Вокруг стали собираться прохожие, но слуги торопили господ уйти подальше от происходившего.

— Я слышу тут не разговор, а пьяный галдеж, — усмехнулся юный секретарь. — И если вино помутило ваш рассудок, я намерен оказать вам честь и забыть ваши грубости.

Толстяк побледнел и повернулся к собутыльникам в поисках поддержки.

— Сейчас я задам тебе добрую трепку, шельма!.. — прорычал он, снова оборачиваясь к Габриелю.

Резким движением юноша схватил поднятую трость, вырвал ее из рук владельца и, замахнувшись, ударил ею толстяка по уху. Оглушенный, тот отшатнулся и рухнул на грязную мостовую, охая и держась за ухо, из которого на съехавший набок парик текла кровь.

Сообщники толстяка, на мгновение оторопев, кинулись его поднимать, обеспокоенные тем, как бы финальная сцена не отразилась на великодушном настроении предводителя, посулившего им щедрое вознаграждение. Воспользовавшись коротким замешательством, Габриель проскользнул вместе с девушкой в дверь и прощальным жестом швырнул трость, упавшую прямо на брюхо распластанного на земле толстяка.

Дверь захлопнулась. Недруг Габриеля, с трудом поднявшись, оттолкнул сообщников и принялся поносить их на чем свет стоит.

В смотровое отверстие Габриель видел, как, прижимая к уху платок, толстяк заковылял к стоявшему поодаль экипажу.

— Свинья, — проговорил юноша, оглянувшись на девушку, все еще дрожавшую от страха.

Она улыбнулась в ответ.

— Какой ужасный вечер!.. Спасибо, Габриель, но ты сошел с ума. Разве не знаешь, что это за человек?

— Знаю только, что он грубиян и получил по заслугам…

Девушка взяла его за руку.

— Маленький провинциал, решивший поиграть в рыцаря! Хочешь стать актером — будь умнее.

Габриель посмотрел на нее с удивлением.

— Это же господин Беррие, ставленник Кольбера, секретаря самого кардинала Мазарини. Он страшный человек и могущественный враг всех актеров.

Габриель пожал плечами.

— Беррие, ты сцепился с Беррие?

В сорочке, с осунувшимся лицом и красными глазами перед своим секретарем вдруг возник Мольер и, положив руку ему на затылок, по-отечески прижал голову Габриеля к своей груди.

— Дуралей несчастный, — проговорил он сердито-насмешливым тоном. — Ты хоть понимаешь, на кого поднял руку? На главаря шайки, освиставшей нас сегодня вечером. Одного из тех, кто решил мстить нам за то, что мы, по их разумению, принадлежим к чужому лагерю.

Мэтр вздохнул и отпустил голову Габриеля, дав ему напоследок легкую затрещину.

— При нынешнем положении… Знаю, друзья господина Кольбера не очень-то меня жалуют. Впрочем, им не по нутру не столько мой театр, сколько деньги, на которые мы содержимся… Ладно, друзья мои, — проговорил он, как бы ни к кому не обращаясь, — утро вечера мудренее. А вы, господин мой секретарь, пожалуйста, меньше стройте из себя рыцаря и больше занимайтесь бухгалтерией!