Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
Будем правдивы до конца, ибо историки правдивы всего лишь наполовину: не он нашел, а его нашли. Д'Артаньян внезапно нахмурил брови.
— Не тот ли вы дворянин с юга Франции, который…
— …поскользнулся на песке. Да, это как раз я, сударь.
— И, споткнувшись, утратил привычку цепляться к людям.
— Да, сударь, нам с вами надо поговорить. Д'Артаньян смерил с головы до ног кудрявого молодого
человека, столь неудачно возникшего на его пути.
— Мне кажется, вы уже получили удовлетворение.
— Несомненно. За свою кузину.
— За вашу кузину.?
— За блондинку, которую зовут Мари.
— Ах, вот как, ее зовут Мари…
Глаза д'Артаньяна утратили непримиримый блеск.
— Но я вас предупреждал: остается еще честь ее подруги.
— Что с вашей рукой?
— Полностью зажила. Так что…
— Так что?..
— Так что если вы желаете, то я к вашим услугам.
— Идем, сударь, идем! Вы расплатитесь за комаров.
Полчаса спустя д'Артаньян пронзил шпагой бедро своего противника. Понадобилось некоторое время, чтоб раздобыть карету, которая доставила их в одну из богатых гостиниц, расположенных за воротами Санто Спирито.
Д'Артаньян поддерживал раненому голову и обещал сообщить рецепт целебной мази своей матери. В благодарность за это побежденный стал домогаться чести устроить мушкетера на жительство.
Едва переступив порог, они предстали перед двумя девушками, за которых юный дворянин столь щедро проливал свою кровь.
— Мари, — произнес он, — вот господин д'Артаньян. В вашу честь он пронзил мне в Сен-Тропезе руку, а в вашу, Жюли, только что проткнул бедро. Остается схватка по поводу того, что он назвал меня глупцом.
Д'Артаньян помахал рукой.
— Но ведь я не утверждаю, что не заслужил этого, — продолжал Роже. — Господину д'Артаньяну пришлось жить в Риме в ужасных условиях, а мне хочется узнать его покороче, прежде чем он меня убьет или же я отошлю его куда-нибудь подальше. Поскольку он согласился на ваше общество, он будет жить здесь. Приблизьтесь, мадмуазель, и вы, и вы тоже. Мой дражайший победитель, ту, что нежнее, зовут Мари де Рабютен-Шанталь. Меня ж зовут Бюсси-Рабютен, я из младшей ветви. А эта темнокожая красавица Жюли дю Колино дю Валь. Жюли из тех, кто… Но какого черта я вам расписываю все это: вы разберетесь сами не хуже меня!
И Роже де Бюсси-Рабютен, начав хохотать, смеялся до тех пор, пока у него не заболела рана.
Пока Роже зубоскалил, д'Артаньян рассматривал обеих подруг с бесцеремонностью солдата, которому показали новую крепость.
Римские красавицы не походили на нимф Сен-Тропеза. Там был легкий батист и солнечные лучи, здесь — каскады из лент и бастионы из кружев служили стражами их достоинства.
Но если цивилизация может взять в узилище слово, собрать в пучок волосы, подкрасить губы, она бессильна в отношении улыбки. Именно с улыбки и начала свою речь Мари де Рабютен-Шанталь:
— Насчет вас, сударь, одно из двух: либо вы слишком добры, либо слишком жестоки. Fie лучше ли вам быть капельку поумеренней? Вы неизменно составляете компанию моему кузену, превращая его при этом в подушку для булавок. Что же касается нас…
— Что касается нас, — подхватила Жюли Колино дю Валь, — то мы покажем вам город, познакомим вас со всем самым элегантным, самым изысканным, самым неожиданным, самым…
— Но прежде всего, — заметил Роже де Бюсси-Рабютен, — господин д'Артаньян дурно спал, так как его хотели пристрелить, чего он терпеть не может. Не будем же убивать его теперь речами, а предоставим ему постель. К тому же надо позаботиться о его слуге господине дю Планше, у которого руки хирурга.
Планше поклонился. Д'Артаньян ответил согласием.
В связи с этим жизнь д'Артаньяна приобрела религиозный оттенок. Сейчас мы сделаем пояснение. Поднимаясь рано с постели, Мари посещала римские церкви. В те времена в Риме было девяносто два прихода и сорок одна церковь для различных народов, в том числе Сен-Луи — для французов, Сент-Ив — для бретонцев.
Было еще шестьдесят четыре мужских и более сорока женских монастырей. Но женские монастыри почти не интересовали Мари де Рабютен-Шанталь или, точнее, Мари де Шанталь, как она подписывала свои письма. Ее бабка Жанна де Шанталь, основательница ордена визитандин, имела под началом не менее девяносто девяти монастырей. Это было девяносто девятью причинами избегать женские обители.
Зато Мари любила посещать картинные галереи. И если д'Артаньян был слаб по части святых угодников, то он великолепно комментировал батальные сцены.
— Господин д'Артаньян, объясните мне, отчего они так лихо рубят друг другу головы и почему оттуда хлещет кровь, словно из пожарной трубы?
— Потому что у художника было в запасе много киновари, мадмуазель.
— Скажите, шевалье, отчего это генералы так величественно вышагивают по полю боя, хотя в двух шагах люди убивают друг друга?
— Потому что они не удостаивают художника своим вниманием. Остановись они на мгновение, им пришлось бы туго.
— Д'Артаньян, будьте другом, научите меня, пожалуйста, стрелять из мушкета, у вас это так замечательно получается.
— Нельзя. Почернеют пальчики. Зато я научу вас стрелять из пистолета.
— Что надо сделать, чтоб попасть в цель?
— Точно прицелиться и нажать на курок.
— Вы наш морской спаситель, вы должны ответить мне вот на какой вопрос: как это получается, что война, такая жестокая на поле битвы, выглядит такой славной и аккуратненькой на картинах?
— Чтоб придать мужества непосвященным, Мари.
В послеобеденное время наступал черед Жюли дю Колино дю Валь.
— Сударь, расскажите мне о побоищах!
— Мадмуазель, я, право, не знаю…
— Как, вы не видели? Вы такой рассеянный!
— Господин д'Артаньян, мне скучно, когда я читаю святого Августина. По-видимому, это был слишком утонченный человек…
— Не знаю, мадмуазель.
— Но все же святой Авг…
— Я думаю, он сродни турку, который хотел вас похитить.
— О, этот ужасный мавр… Что скажете вы о смерти, как вы ощущаете ее в глубинах своего естества?
— Ее там нету.
— И это все?
Вечером у Роже де Бюсси-Рабютена началась лихорадка. Он говорил, что нуждается в обществе своего победителя. В конце концов, и он повел речь о возвышенном:
— У каждого свободомыслящего человека есть два ангела: один — чтоб его спасти, и другой — чтоб погубить. О, мы сеем вокруг себя зло.
После чего он испустил скорбный вздох, навеянный, надо полагать, ангелом гибели.
Д'Артаньян подбодрил его:
— Подумайте о вашем полке.
— Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен.
