Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри
— Матушка! — прервала её дочь ту оживленную беседу, которую в душе вела её мать с королем Франции.
— Что, моя девочка?
— А если будет выкидыш, Луи меня не разлюбит?
— Ну хватит! Думай о чем-нибудь другом! А то накликаешь беду!
Анна торопливо перекрестилась, а вернувшись домой отправилась к себе, чтоб пасть на колени и в тишине молиться святой Элефтерии, про которую одна соседка, супруга нотариуса Капелина, говорила, что очень помогает с благополучным разрешением беременности. Услышав, что Жанна отбывает в Медальерный кабинет, опрометью слетела вниз, распахнув дверь на улицу, откуда ворвалась волна холодного воздуха.
— Ты только не простынь! Это главное!
— В том, что на мне? — иронически усмехнулась Жанна, покрутившись в изумительной собольей шубе, — последнем даре Луи.
— Но ты, как полагаю, не всегда так ходишь? Там хорошо натоплено?
— Отлично!
— На! — вполголоса сказала Анна, протягивая маленький кожаный мешочек.
— Что это?
— Порошок из рога носорога — это такой африканский зверь. Ничто с ним не сравнится по части удержания верности!
— Но Луи никогда прежде ни в кого не был так влюблен!
— Тем лучше! Только снадобье не помешает, поверь мне.
— До вечера, матушка!
Когда Жанна вошла в Медальерный кабинет, предвкушая удовольствие рассказать Луи о визите к акушерке, герцога там не оказалось. А у окна сидел какой-то человек в коротком плаще и созерцал падающий снег. Жанна его не знала. Когда вошла, мужчина встал. Как это может быть, что некоторые лица и глаза вас сразу холодом пронзают?
И Жанну в тот же миг охватили ужасные предчувствия.
— Граф де Фонфруа, мадам, — представился мужчина. — Примите мое почтение.
Жанна с нескрываемым опасением взглянула на его бледное, скорее нездоровое лицо, на живот, слишком большой для тоненьких паучьих ножек, и наконец смогла пробормотать:
— Что с герцогом? Где монсеньор?
— Ничего страшного, мадам, могу заверить! Вот здесь его письмо.
При этих словах величественным жестом подал большой белый конверт с печатью герцога.
— Он оставляет меня, — решила Жанна. — Всему конец! И не решился мне сказать!
У неё задрожали ноги. Вскрыла конверт, но буквы прыгали перед глазами. Овладев наконец собой, повернулась спиной к графу де Фонфруа и к своему великому облегчению прочитала вот что:
"Ангел, ангелок, ангелочек души моей! Твой Лулу заболел! Но пусть никто, моя милая девочка, не вздумает меня хоронить. Сегодня ночью на меня напала сильная слабость, которую болваны врачи приписали тому, что я слишком много танцевал на балу у мадам де Сибран, моя красавица, и ещё слишком много последнее время танцевал не той ногой! И мне предписали отдых. Я проведу его в своем поместье в Баньоле. Чувствую, отдых мне нужен. Мне очень жаль, что буду разлучен с тобой, но ещё хуже, если умру в твоих объятиях, потому, что не дал несколько дней отдохнуть своему "скипетру", как ты говоришь. Посещай нашу милую обитель так часто, как захочешь. Хватит того, что буду несчастен я, и не хочу чтобы наше ложе тоже было несчастно, лишившись твоего присутствия. Я скоро дам знать о себе. А ты следи за собой как следует ради нас всех! Если твой ребенок полюбит меня так, как уже люблю его я, я буду самым счастливым человеком на свете!"
— Мне ждать ответа, мадам? — спросил Фонфруа, когда она дочитала.
У Жанны панический страх сменился сладчайшим ощущением счастья, сердце забилось сильнее от любви к Луи. И даже мсье де Фонфруа стал казаться гораздо симпатичнее.
— Дайте мне время написать ответ, — весело бросила она. Но тут, уже держа перо в руке, передумала. Кто может знать судьбу письма, которое она напишет герцогу? Она, конечно, доверяла Фонфруа, раз его послал Луи — но кто знает, что может случиться?
Вокруг сильных мира сего хватает шпионов, двойных агентов и предателей… Поэтому она вернулась в кабинет.
— Мсье, постарайтесь передать монсеньору, как я волнуюсь за его здоровье. Скажите, я буду молиться, чтобы Господь помог ему!
Потом на всякий случай — хотя и не рассчитывая, что её наивная ложь кого-то может обмануть, добавила:
— Скажите, я буду продолжать классификацию медалей, ради которой, как вы знаете, меня и пригласил монсеньор.
— Знаю, мадам, — без тени улыбки сказал Фонфруа. — Монсеньор узнает о ваших словах через пару часов. Тысяча благодарностей, мадам.
— Примите мою благодарность!
Граф низко поклонившись, удалился. Жанна, глядя ему вслед, едва удержалась от смеха, когда увидела, что этот самоуверенный тяжеловесный тип крутит при ходьбе задом, как девица из театра. Потом внизу зацокали копыта его коня, и все стихло.
И удивительная тишина стояла здесь, где непрерывно раздавался их смех, были слышны их сладострастные вздохи и ликующие вскрики. Сняв соболью шубу, Жанна подошла к огромному камину, в котором горела груда поленьев. В соседней комнате тоже весело потрескивал огонь. Уставшая Жанна прилегла на постель, подумав с беспокойством, действительно ли Луи настолько серьезно заболел, как утверждает? И потому, как у неё сжалось сердце, вдруг поняла, как дорог он ей, и, пав на колени, начала молиться: " — Боже мой, пусть с ним ничего дурного не случится! Я клянусь, что никогда не посягну на его богатство и власть! Сохрани для меня его жизнь и его любовь, клянусь, я навсегда забуду свои планы, которые недостойны любви, которую я к нему питаю!"
Без новостей от Луи страдала она всю неделю. Ни писем, ни гонцов ни домой, ни в кабинет, который Жанна навещала каждый день, хотя и не надолго, все в том же сером экипаже. Потом ей стало страшно. Нет, она не отваживалась поехать в Баньоль, где что-то можно было разузнать из деревенских разговоров. И мать её, не находя места, листала по читальням газеты, печатавшие новости королевского двора — но все напрасно, о герцоге ни слова! Армейский интендант, который по природе своей деятельности имел контакты в министерствах и мог что-то разузнать, был в поездке по северу Франции.
— А что, если тебе навестить мадам де Делай? — воскликнула Анна Рансон, когда они однажды вместе ужинали.
— На это я никогда не отважусь.
— У неё связи при дворе, она знакома с монсеньором.
— Нет, это невозможно. Я умерла бы от стыда!
Но все же, когда следующие четыре дня не принесли ничего нового, Жанна собрала все свое мужество и как-то вечером отправилась к мадам де Делай. Та не забыла, что над ней повис баронский титул — последнее время она думала о нем беспрестанно, и это делало её необычайно нервозной, часто ни с того ни с сего переходящей со смеха на плач. И потому девушку, которую когда-то приветила и от которой во многом зависело её собственное будущее, приняла как ни в чем не бывало, с подчеркнутой любезностью. Нужно сказать, что она почти уже забыла о ней, в основном из-за ущерба, нанесенного репутации её салона из-за диагноза врача-академика. Теперь ей нужно было делать вид, что ничего не знает. И вот мадам де Делай умудрилась подать все так, что ни о чем не ведает, а Жанну знает только как несчастную сиротку, о чьей судьбе заботился монсеньор герцог как истинный христианин. К несчастью, у неё нет для Жанны хороших вестей о её благодетеле (последнее слово она подчеркнула). В Версале говорят, что герцог очень болен… вчера король даже послал в Баньоль своего личного врача…
