Дарья Плещеева - Слепой секундант
Потом Акиньшин уехал с Дуняшкой, а Фофаня запросился в храм Божий.
— Возблагодарить, — сказал он. — Без этого нельзя. Чуть было Богу душу не отдал! А остался жив и даже здоров. Я всегда благодарю. Может, потому и жив еще.
— Я с тобой, — вдруг попросился Тимошка. — И мне помолиться надобно.
— Знаю я, о чем ты собрался молиться, — заметил Еремей. — Девка тебе приглянулась.
— Ее нарядить — она и барыню за пояс заткнет!
— Будет тебе, беги с Фофаней, — перебил его Еремей. — За меня, грешного, свечку поставь. Вот тебе полушка.
Когда они вернулись, Тимошка шепотом доложил Еремею: Фофаня в монастырском храме всех удивил истовой молитвой, исправно бил поклоны с явным стуком лба об пол, подпевал хору, ниже всех склонялся перед батюшкой с кадилом.
— Одно из двух: либо великий грешник, либо великий праведник, — сказал на это Еремей.
Ночью, когда Андрей заснул, дядька приполз в угол, где уже расположился на тюфячке «секретарь».
— Ты, Фофаня, человечишка никчемный, да своей затеей с бубенцом барину моему угодил, — прошептал Еремей, — и за то тебе от меня будет добро. Я тебе чулки и хорошие туфли куплю, и сапоги меховые, а ты нас не покидай, слышишь?
— Да уж не покину, — шепотом отвечал Фофаня. — Податься-то мне некуда…
* * *Наутро Андрей велел дядьке счесть наличные деньги. Их оказалось не мало — можно снять отличную квартиру на самом Невском года этак на полтора. Но и не много — исходя из Андреева намерения исполнить секундантский долг. А во сколько влетит лечение — дядька с питомцем и помыслить боялись. Нужно было распродавать те дары, что покидали в очаковском лагере на ковер боевые товарищи, и Еремей, взяв несколько хороших ножей, поспешил туда, где заимел знакомцев, — в слободу Измайловского полка.
Андрей хотел было продиктовать Фофане записочку к доктору Граве, но обнаружилось, что новоявленный секретарь ничего не смыслит по-немецки, кроме тех необходимых слов, без которых и пластыря не купишь у аптекаря. Потом Фофаня читал журналы — его чтецкая манера довела бы до колик человека, расположенного посмеяться, а Андрей выстраивал в голове план поиска Маши.
Тимошка с Фофаниного голоса зазубрил адреса Машиной родни и, получив семьдесят копеек на извозчиков и подкуп дворников, отправился исполнять поручение. Если Маша у какой-нибудь старой тетки, то надобно убедиться, что она там в безопасности. Мало ли что взбредет в голову ограбившему ее подлецу?
Акиньшин мог бы убедить сию гипотетическую тетку посреди зимы уехать с Машей в деревню. Особливо если будут предложены деньги. Но Маша могла попасть в беду. Неопытная перепуганная девушка, одна в ночной столице, — легкая добыча, например, для разговорчивой сводни, умеющей показать сочувствие и ласку. А если девушка заперта в доме, где ее будут предлагать сластолюбцам, то найти ее будет очень сложно — разве что с полицией. Андрей стал соображать, кто из знакомцев — любитель навещать столичных сводней. Таковых не оказалось. Знать мог Акиньшин — не дожил же он до таких лет в непорочном состоянии, наверняка имеет скромные холостяцкие радости.
Примчался Еремей. Доложил о свершившемся чуде — полковое начальство посетило дом Беклешова, чтобы узнать подробности дуэли, увидело на заднем дворе темный круг с лужей мерзлой крови посередке, удивилось сей картине, и дядька показал круглый турецкий ковер. Тут же за ковер были предложены хорошие деньги — четыреста рублей, и он этих денег стоил.
— И тебя искали, баринок разлюбезный, — потупив взор, сообщил Еремей. По одному его тону было понятно, о ком речь.
— Поищут и перестанут, — отрубил Андрей. — Акиньшин тебе не попадался?
— Нет, сударик мой, не попадался.
Тимошка прибыл к вечеру. Все адреса оказались безнадежны — никакая девица там не появлялась.
— Завтра отправишься в Воскресенскую обитель, — решил Андрей. — Там надобно будет исхитриться. Если Маша убедила монашек спрятать ее, то так просто они тебе сей секрет не выдадут.
— А как исхитриться?
Андрей не видел Тимошкиного лица, но знал, что кучер смотрит на него с надеждой.
— Кабы я знал…
Потом заглянул хозяин постоялого двора Семен Моисеев. Он пришел наугад — родственник его, огородник, попал в беду и срочно продавал дом со службами. Дом был деревенский, невеликий и грязный, но место хорошее, куда скоро подберется разрастающийся город, и ежели господин офицер мог бы купить, то не пожалел бы. Андрей не собирался покупать дом и хозяину отказал, но мысль в голове застряла. Когда лечение не увенчается успехом, хорошо было бы скрыться в доме. Жить там в одиночестве и умереть в одиночестве…
Во сне ему явилась Катенька.
— Что ж ты сбежал? — спрашивала она. — Неужто ты настолько не уверен в моей любви?
— То-то и беда, что уверен, — отвечал во сне Андрей.
Он был одновременно и слеп и зряч, стоял перед Катенькой в черной повязке, но прекрасно видел невесту — статную, пышноволосую, розовощекую, темноглазую — из той породы, которая не ведает взросления, так что двадцатипятилетняя женщина, успевшая выйти замуж и овдоветь, выглядит восемнадцатилетней.
Андрей знал, что двухлетняя верность по нынешним временам — диво почище бородатой женщины из масленичного балагана или двуглавого младенца из Кунсткамеры. Он мечтал вернуться к Катеньке — пусть не сделав настоящей военной карьеры, пусть без сундука с золотом. Ее одну он видел своей женой — и потому позорно сбежал. Она должна была это понять!
Утром Тимошка был отправлен в разведку в Воскресенскую девичью обитель.
Старухи рассказывали, что появилась она в Санкт-Петербурге потому, что покойная государыня Елизавета Петровна решила последние годы жизни провести в келье, оставив престол племяннику Петру Федоровичу. Ей нравилась местность неподалеку от Смольного двора, где еще при покойном батюшке варили и хранили необходимую для флота смолу. Но оставлять царство на странного подростка государыня передумала. Уже и монахини поселились в красиво убранных кельях, и великолепный пятиглавый собор был почти готов, а она все медлила. После ее смерти и последовавших затем бурных событий новая государыня, Екатерина Алексеевна, решила устроить в обители Воспитательное общество благородных девиц, а инокинь приставить к маленьким воспитанницам — учить их грамоте. Но оказалось, что монахини, зная молитвослов назубок, не в состоянии разобрать по книжке и «Отче наш». Кончилось тем, что они стали смотрительницами в лазарете. Постепенно старушки умирали, новые послушницы не приходили, и обитель едва влачила существование.
