Михаил Голденков - Огненный всадник
— Орта лангса суви пине (собака у ворот воет)! — встревожился Кузьма. Мать и сестренка испуганно переглянулись. Скрипучая дверь распахнулась. На пороге вырос урядник местного боярина Иванова Гришка, вечно нахмуренный и сердитый детина с окладистой русой бородкой, в петушином зеленом кафтане, расшитом красными и золотистыми снурами.
— Тера! — поздоровался Гришка, хмуро оглядев небогато обставленную избу. Дед спал на печи. Бабка, что-то сама себе лопоча под нос, сложив сухие, как сосновая кора, руки на коленях, сидела на лавке в углу.
Деловито кашлянув в рукав, Гришка серьезным голосом объявил:
— Ну, Кузьма, собирайся к барину! Пойдешь в желдаки воевать за царя нашего батюшку супротив польского короля.
Кузьма, в выцветшей темно-синей рубахе, расшитой красным геометрическим орнаментом по плечам и рукавам, встал с лавки, его мать всплеснула руками:
— Да как же это! Он же один из мужиков в доме! Не губите!
— С вашего села, как самого большого, приказано по человеку со двора собрать. И то не получается! У иных и взять-то некого: кто без половины руки, кто без ноги, у кого глаз выбит. А твой, вон, цел и здоров, как бык. У тебя вон, еще один помощник подрастает! — кивнул на двенадцатилетнего брата Кузьмы Гришка. — Пусть помогает по хозяйству. Хозяйство у вас богатое — сика (свинья) и лейма (корова) есть. Да и деду вашему нечего на печи сидеть сложа руки. Проживете.
— Дык же деду нашему сто пять зим уже! Какой он работник?
— Нормальный работник! — выставил вперед ладонь Гришка, показывая, что разговор окончен. — В соседней деревне, вон, деду Флору сто двадцать лет исполнилось, так и тот сидит, плетет лапти не хуже молодого. Так что без всяких разговоров собирайся, Кузьма. Пойдешь на польского короля воевати. Можно сказать, повезло тебе — жалованье, платье бесплатное, пищаль дадут. Знай воюй и грабь супостата! Вернешься в шелках и с монетами польскими золотыми. И ничего тебе за то не будет. Еще и скажешь барину: кода парцень пан доме (как отблагодарить тебя). - добавил на мерянском языке Гришка и расхохотался, запрокинув голову Кузьма, высокий и статный юноша, как-то сразу весь обмяк, повернулся к матери, рассеянно хлопая своими бирюзовыми глазами, как бы ища защиты. Но что могла сделать его мать, бесправная крепостная женщина? Она лишь заплакала и упала на широкую грудь сына.
В отличие от кузена Михала Казимира и своего дальнего родственника Саму эля Кмитича любимец светских женщин и король скандалов при дворах Франции и Нидерландов, Польши и Литвы, «князь на Биржах, Дубинках, Слуцку и Копыли».
Богуслав Радзивилл весь предыдущий год провел под солнцем и ветром опаленных войной дорог.
Богуслав, сын Януша, умершего в год рождения Богуслава, и Альжбеты Гогенцолерн, умершей через десять лет, получил прекрасное образование в Кейданах и Вильне, в студиях Яна Юрского и Фредерика Старка. Кроме этого он стал не столько звездой ученого общества (пусть и изобретал пекарни и печи, как и писал неплохие гимны) Речи Посполитой, сколько известнейшим воином всей страны. Уже в семнадцать лет он по дороге в Гренингем д ля обучения в студии профессора Альтинга умудрился впервые понюхать пороха в составе армии шведского генерала Врангеля. Блистательная победа над Хмельницким и Крымским ханом под Берестечком в июне 1651 года, которую «владелец самого пышного парика в Речи Посполитой» одержал вместе с обладателем самой длинной бороды в Республике — «русским воеводой» Чарнецким и польским королем Яном Казимиром, сменилась унылыми и серыми военными буднями.
Придя в ноябре по приказу короля из Каменец-Подольска в городишко Бар, Богуслав Радзивилл застал сие местечко в полной разрухе, не найдя там ни бочонка вина, ни каравая хлеба, а лишь отощавшего финского солдата из курляндского полка Речи Посполитой, неизвестно как оказавшегося здесь. Несчастный финн, ни слова не понимающий ни по-русски, ни по-польски, последние дни питался одними желудями и от радости бросился перед литвинами на колени, лопоча что-то на своем тарабарском саамском наречии.
— Накормите, чем есть, этого бедолагу, — приказал Богуслав, глядя на истощенное лицо финна с выцветшими светло-голубыми глазами, уже казавшимися белесыми.
Пришлось спешно возвращаться в Каменец, тем более что стало известно о десяти тысячах крымчан визиря Стефана Казы-ага, рыскающих в поисках войска Богуслава. По дороге в Каменец-Подольский произошел новый инцидент, сильно взволновавший, как оказалось, ранимое сердце «идеального солдата» Богуслава: дохлая лошадь на дороге и ковырявшийся в трупе кобылы четырехлетний мальчонка с собакой, рвавшей тушу зубами. Мальчик выглядел вполне здоровым, пусть и показался Богуславу несколько странным — он абсолютно ничего не боялся: ни трупов коней, ни солдат, ни чужих, ни своих, как, похоже, не боялся и холода, несмотря на то, что уже начинался декабрь и в воздухе летали первые редкие снежинки, покрывая землю легкой белой пеленой. Но когда по приказу Слуцкого князя мальчонке дали выпить, чтобы он согрелся, теплого пивного напоя, то ребенок неожиданно для всех потерял сознание и… умер.
Богуслав был в шоке. Похоже, лишь в тот самый момент Слуцкий князь, переживший головокружительные приключения в Нидерландах, Дании, Испании, Англии и Франции, где даже умудрился угодить на шесть дней в застенки Бастилии, с ужасом глядя на маленькое тело ребенка, распластанное на свежевыпавшем снегу, впервые увидел другую войну, впервые подумал, что война — это не только школа храбрости и мужества, но и удел простого человеческого горя, жуткой несправедливости.
— Получается… что это я убил этого несчастного хлопчика! — произнес ошарашенный Радзивилл.
И самое горестное — никто не знал, чей это ребенок и где его родители, которым Богуслав готов был отдать все свои наличные монеты, позвякивающие серебряным звоном в тугом кошельке на поясе. Князю сказали только, что несчастный ребенок был сыном какого-то рейтара из состава войска Богус-лава. Более ничего выяснить не удалось. «Все к черту! — думал Богуслав, чувствуя, как разрывается на части его сердце. — Ни единого выстрела я больше не сделаю! Проклятая война!»
Богуслав тут же распорядился не убегать от визиря Стефана Казы-ага, а дождаться его и заключить мир. Так и сделали. В обход Великого хана Орды, Богуслав и визирь лично договорились о перемирии, не подписав никаких документов, просто поклявшись на руке и сердце, по крымскому обычаю. И две армии мирно разошлись. Богуслав удалился во Львов, чтобы сменить опостылевший запыленный шлем на модную широкополую шляпу со страусиными перьями, а стоптанные походные ботфорты на белые туфли с красным каблуком. «К черту-дьяволу эту войну!» — ругался про себя Богуслав, все еще видя перед собой несчастного мальчика.
