Михаил Попов - Барбаросса
В этом совете скрывался и выпад против пропахшего подвалом монаха. Это было неудивительно: отца Хавьера недолюбливали почти все обитатели дворца, в основном потому, что не понимали, на чем зиждется его влияние на короля. Самым же непереносимым в нем было нестяжание. Никаким другим имуществом, кроме затхлой кельи и кучи старинных пергаментов, старик не обладал и обладать не желал. О, если бы он воровал или хотя бы выпрашивал себе дворцы и провинции в награду за непонятную службу!
Надо сказать, что отец Хавьер не обратил внимания на хитрый происк лекаря. Более того, он его не заметил. И тому пришлось удалиться с новой порцией яда в душе.
– Они меня совсем замучили,– слабо пожаловался Фердинанд.
Но духовник его был отнюдь не тем человеком, в ком можно было пробудить жалость. Он дал королю совет, который в подобной ситуации дал бы и себе:
– Так прогоните этого шарлатана.
– Не знаю за что.
– То есть как не знаете? Ведь вам не становится лучше от его лечения.
Тень усмешки пробежала по бледным губам больного.
– Но ведь и прежние врачи помогли мне не больше. Одного из них кардинал Хименес приказал даже казнить, но что толку. Пришедший ему на смену был ничуть не лучше.
Отец Хавьер нахмурил брови и на несколько секунд впал в размышление. С первого приступа проблема одолена им не была, и он принужден был ее отринуть, ибо не хотел распыляться. Он пришел к королевскому ложу совсем с другими целями. И вот, глядя в глаза обессиленному человеку, он начал. Заговорил твердым, непререкаемым тоном. В этот момент за кроватью короля открылась маленькая неприметная дверца, ив комнату вступил кардинал Хименес де Сиснерос.
В интересах читателей мы временно опускаем разговор монаха, монарха и кардинала. Прочитать его можно будет позже, ближе к концу романа.
Наступило молчание. Казалось, самый воздух отдыхает от непрерывного кишения звуков. Король смотрел в потолок, кардинал не видел выражения его глаз, отчего не мог определить его окончательного отношения к услышанному. Он даже не знал, захочет ли Фердинанд говорить. Высказывать же свое мнение вперед королевского он считал и неуместным и неумным.
– Так чего же вы хотите от нас, святой отец? – послышался утомленный голос короля.
У духовника ответ был готов еще до начала разговора:.
– Но, ваше величество, по-моему, мне удалось однозначно доказать, что вышеназванный краснобородый Харудж должен быть истреблен. И как можно скорее.
– Но вы же знаете, что главные интересы испанской политики лежат ныне на севере Италии, в Ломбардии. Нам не с руки охотиться за берберским пиратом, даже если у него борода огненно-рыжего цвета.
– Не в бороде дело…
– В бороде, не в бороде… я благодарен вам, святой отец, за ваш огромный труд, но сейчас просил бы меня оставить.
– Мне удалиться без ответа?
– Без ответа.
Не столько обиженный, сколько удивленный, старик попятился к выходу. Последняя фраза была произнесена королем весьма твердо. Когда отец Хавьер вышел, Фердинанд взял кардинала Хименеса за руку бледными, безжизненными пальцами и пробормотал:
– Сейчас я провалюсь из одного кошмара в другой!
Глава третья
ХАРУДЖ И АЛЖИР
По команде дона Афранио Гомеса, коменданта Пеньонского форта, стрелки первой роты взяли на караул. С борта громадной королевской галеры был спущен швартовочный мостик с высокими золочеными перилами. По нему, медленно переступая на высоких каблуках, сошел на гранитную пристань генерал Игнасио Тобарес, личный посланник и инспектор его католического величества короля Карла I[21]. Он был во всем черном: и мундир, и панталоны, и чулки, и башмаки, и даже кружева, выбивающиеся из-под широких манжет, были выдержаны в траурных красках. Это было неудивительно – Испания оплакивала безвременную кончину христианнейшего из государей своего времени, Фердинанда Католика.
Дон Афранио и его солдаты тоже были облачены в цвета, подобающие случаю. Правда, выражение лиц не наводило на мысль о том, что смерть мадридского правителя для каждого из них стала глубокой личной трагедией. За годы однообразной и опасной африканской службы солдаты успевали растерять многие из своих лучших качеств и по своим представлениям о мире и тайным устремлениям мало чем отличались от тех, с кем им приходилось бороться, то есть от берберских и морискских пиратов[22].
Сойдя на берег, генерал попал в сухие, церемониальные объятия дона Афранио, они обменялись несколькими обычными в таких случаях фразами. Как здоровье его величества? Как вело себя море во время плавания?
– Теперь прошу отобедать, дон Игнасио. Мой повар-киприот настоящий кудесник, как раз к вашему приезду приготовил один старинный маринад из потрошеного гребешка. Он не просто возвращает силы, но силы молодости, верьте мне.
Генерал отрицательно покачал большой тяжелой головой.
– В чем дело, дон Игнасио? Несварение? Или последствия качки? Но против этой беды есть отличнейшее средство – большой стакан очень сухого хереса. Я прикажу подать немедленно, и вы забудете о том, что когда-то плавали.
– В свое время я отдам должное и вашему вину, и вашим маринадам, дон Афранио, но сейчас предпочел бы заняться делом.
Комендант был потрясен этим заявлением:
– Делом? Каким?
– Меня отправили сюда, чтобы проверить, в каком состоянии находятся оборонительные сооружения острова, и я намерен этим заняться немедленно.
Дон Афранио сталкивался с такой исполнительностью впервые, более того, он даже не слыхал, что подобное возможно, поэтому не сразу принял слова столичного гостя всерьез. Но оказалось, что тот не шутит. Он действительно желал без обеда, без хереса идти осматривать пушки.
Наверно, это стиль нового царствования, решил комендант и указал гостю путь к ближайшей батарее. И там сразу же был обнаружен непорядок. Канониры спали между пушками на драных одеялах, грубо выточенные каменные ядра не были даже сложены в пирамиду, а валялись вроссыпь.
Покрасневший от стыда комендант огрел ближайшего сновидца ножнами своей шпаги, тот вскочил как ошпаренный. Увидев перед собой такого важного господина, как дон Игнасио, он потерял дар речи, если только обладал им когда-то. Прочие артиллеристы, продрав глаза, стали тихо расползаться в стороны с вверенной позиции, надеясь, что основная часть гнева достанется бедному Педро. Но генерал оказался человеком справедливым, по десять палок за сон на боевом посту получили все.
– Это батарея резервная,– попытался оправдаться комендант,– мы ее можем использовать только по тем судам, что уже проникли в гавань Алжира, а этого, клянусь святым Домиником, произойти никак не может. Для этого необходимо миновать Пеньон, все двенадцать его внешних батарей.
