Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
Он помолчал, теребя виноградную лозу, медля говорить дальше.
— А что будет, если ты откажешься жениться на ней? — спросила Андромаха.
— Если бы я просто отказался, это означало бы только мой разрыв с Менелаем и самые плохие отношения со всем Пелепоннессом. Что уже плохо: если, скажем, я соберусь куда-то плыть, во Фракию, например, то мне ведь придется огибать Пелопоннесс, приставать там, чтобы взять воды и провизии, ну и могут быть всякие неприятности… Но дело не только в этом. Если я СЕЙЧАС откажусь взять в жены Гермиону, Микены и Спарта объявят мне войну.
— Из-за меня? — резко спросила Андромаха.
— Да, — голос Неоптолема дрогнул, но дальше он говорил уже твердо. — Еще год назад Менелай говорил мне, что все ахейские базилевсы в тревоге от того, что в моем дворце растет сын Гектора, что его мать, то есть, ты, пользуясь полной свободой, воспитываешь его, как угодно тебе, а не мне, что ты, моя… моя пленница, имеешь здесь — они так думают, какую-то власть…
— Они боятся Астианакса?! — вскрикнула женщина. — Или меня?! Но что мы можем?
— Они считают, — уже совсем жестко ответил базилевс, — они считают, что раз ты не стала моей женой, и я при этом из-за тебя не хочу жениться ни на ком другом, то значит, ты мне приказываешь и не считаешься с моими желаниями. Они в гневе от того, что жена и сын их злейшего врага, не имея никаких прав, имеют столько власти… Менелай прямо сказал мне сегодня, что если бы ты была моей женой и царицей Эпира, им всем пришлось бы, скрежеща зубами, с этим смириться. Но то, что я из-за страсти к рабыне (прости, но он так сказал!), что из-за страсти к рабыне пренебрегаю родством с Атридами, это для них — смертельное оскорбление и вызов. Или ты — моя жена и царица Эпира, и тогда Астианакс — мой приемный сын, или я беру под свое покровительство врагов всех ахейцев, и тогда ахейские базилевсы объявляют мне войну.
Глава 6
Весла гребцов еще раз дружно ударили по воде и затем, по команде кормчего, поднялись и застыли. Корабль стремительно пробежал последние полстадия, и его киль царапнул дно, раз, другой. Спереди две пары гребцов соскочили в воду и, ухватив сброшенные им с носа корабля веревки, по грудь в воде побрели к причалу, чтобы укрепить их на вбитых в землю столбах. Одновременно другие четыре пары рук убирали и притягивали к рее парус, только что вздутый на ветру, но теперь поникший и бесполезный.
— Ну вот мы и в Эпире, госпожа. А вот и корабли твоего отца — вон они, стоят чуть правее. Вижу, нам уже машут оттуда…
Эти слова произнес кормчий, высокий, смуглый мореход, только что оставивший рулевое весло и спустившийся с кормового возвышения. Покуда гребцы возились с канатами и с парусом, он прошел к носовой части судна, к другому, меньшему возвышению, где, зорко всматриваясь в полускрытый утренней дымчатой завесой берег, стояла девушка, закутанная в длинный, темный плащ. Услышав слова кормчего, она обернулась, и от этого движения, резкого и стремительного, как почти все ее жесты, плащ, ничем не скрепленный на груди, соскользнул с плеч и упал к ее ногам.
Она была довольно высока ростом: во всяком случае, воспевая ее красоты, ни один аэд[2] не назвал бы ее «маленькой птичкой» или «легким цветочным лепестком». У нее были длинные стройные ноги, высокая талия и упругая полная грудь. Все это можно было если не разглядеть подробно, то заметить под мягкими складками голубой туники, схваченной нешироким тканым поясом и едва закрывающей ее колени. Туника была без рукавов и позволяла видеть сверху донизу прекрасные руки, покрытые легким прозрачным загаром, украшенные на плечах и на запястьях одинаковыми витыми браслетами из темного золота с аметистами. Голова девушки была также украшена золотом, но ажурная диадема терялась в светлом сиянии ее волос, вьющихся и легких, заплетенных в восемь тонких кос и уложенных прихотливыми кольцами среди отдельных завитков, оставленных свободными.
Все это вместе создавало ощущение горделивой торжественной красоты — однако ощущение, и только. Лицо девушки если не разочаровывало взгляд, то вызывало что-то вроде удивления: оно было почти обыкновенным. Тонкие черты, нежная, как перламутр, кожа, прекрасные линии бровей, прямой нос с еле различимой переносицей, большие светло-серые глаза под густыми ресницами, — все в отдельности было необычайно красиво. Все же вместе казалось искусственно собранным, словно в мраморной статуе, для которой скульптор брал разные члены у разных натурщиц, отбирая все самое прекрасное и не думая, насколько одно сообразуется с другим. Лицо девушки всякий, рассмотрев его, назвал бы красивым, и мало кто сказал бы, что оно прекрасно…
Она стояла, опираясь обеими руками о борт, нетерпеливо притопывая небольшой ножкой в сандалии из золоченой кожи, с коваными бляшками на тонких ремешках.
Позади нее, на том же возвышении, устроенном из приколоченных поперек носовой части судна досок, стоял юноша, примерно одних с нею лет — им обоим было без малого девятнадцать.
Юноша был среднего роста, но очень крепок и мускулист. Широкие плечи, развитый, как у вполне зрелого мужчины, торс и мощные ноги делали его коренастым и кряжистым, хотя талия и бедра его были достаточно стройны.
На первый взгляд, лицом он был полной противоположностью своей спутнице: низкий лоб, небольшие темные глаза с густыми, вразлет, бровями, нос с горбинкой, выступающий, но нерезкий подбородок. Ни следа тонкости и утонченной правильности. И все же между ними было что-то неуловимо общее, настолько общее, что с первого взгляда они казались очень схожими.
И на самом деле, они были родственниками, причем близкими. Их отцы приходились друг другу родными братьями, а матери — родными сестрами.
Красавицу звали Гермионой, она была дочерью царя Спарты Атрида Менелая и его неверной жены Елены. Юноша звался Орестом и был сыном покойного царя Микен Атрида Агамемнона и Клитемнестры, единоутробной сестры Елены Прекрасной, убийцы своего мужа…
— Прикажи гребцам, чтобы помогли мне сойти на берег! — обратилась Гермиона к кормчему. — Я не хочу ждать, пока корабль вытянут на сушу.
— А его и не будут вытягивать, — сказал кормчий. — Этот залив безопасен, сильных волн здесь почти никогда не бывает. Вон, корабли царя Менелая стоят просто на привязи, возле берега. И наш так же станет, надо только лучше его привязать и укрепить. Я велю, чтобы с носа на берег перекинули доски и снесли тебя на руках, госпожа.
— Ну, этой чести я не уступлю гребцам! — воскликнул Орест.
С этими словами он подхватил девушку на руки и, вскочив вместе с нею на борт, спрыгнул в воду. Взлетевшие стеной брызги окатили их сверху до низу. Гермиона громко вскрикнула, больше от злости, чем от страха, и сомкнула руки над головой, пытаясь защитить свою прическу. Что до Ореста, то он, спрыгнув с высокого носа судна и оказавшись по грудь в воде, не потерял равновесия и не покачнулся, но, подняв свою ношу как можно выше и прижав к груди, быстро выбрался с нею на берег и там поставил девушку на ноги.
