Иван Любенко - Тайна персидского обоза
Комнату надворному советнику отвели на втором этаже, окнами на Комиссариатскую улицу. В гостиной суетилась прислуга: молодая, лет двадцати, девушка в косынке и длинной до пят юбке, накрывая на стол. Лакей тем временем уже занес большой кожаный чемодан гостя и теперь с трудом втаскивал громоздкий деревянный ящик, доверху набитый камнями.
— А энто, вашбродь, куды изволите?
— А вот рядом с кроватью и поставь, — махнул рукой надворный советник.
Дверь приоткрылась, и на пороге возник хозяин дома.
— Уж не перепутал ли, Фома, часом, багаж? — указывая на торчащие углы ракушечника, неуверенно выговорил Игнатьев.
— Вы про камушки? Мои, мои. Притащил с собой по велению вышестоящего начальства, дабы выявить истинную стоимость строительства казенных ставропольских зданий из сходственного местного материала.
— Ну да, — недоуменно протянул полковник. — Приглашаю спуститься к чаю.
— С удовольствием.
Внизу, посередине просторной и светлой столовой господствовал накрытый белой скатертью круглый стол из орехового дерева с медным, хорошо начищенным самоваром, увенчанным пузатым фарфоровым чайничком фабрики Попова. Легкий дымок живописно клубился под самым потолком. Пахло древесным углем, ароматным кизиловым вареньем, и откуда-то из соседней комнаты внезапно ворвался аромат флер-д’оранжа, а вслед за ним показалась дама в длинном и свободном одеянии. В ее глазах читалась скрытая грусть и какая-то печальная безысходность, поселившаяся на бледном, цвета мелованной бумаги лице.
— Агриппина Федоровна, моя жена, — любезно представил супругу полковник.
Беременная брюнетка в муслиновом платье с круглым, будто отраженным в воде маленьким облачком-животом, слегка распухшим носом и пополневшими губами с трудом выдавила любезную улыбку и протянула гостю маленькую изящную ручку.
— Премного рад знакомству. Иван Авдеевич Самоваров, — надворный советник галантно поклонился и едва прикоснулся губами к нежной, как бархат, коже.
— Наш гость из столицы, из самой что ни на есть цивилизации: с театрами, газетами и французскими магазинами, — вздохнув, произнес Игнатьев.
— Ах, неужели! А я, право же, никогда не была в Петербурге.
— А вот родишь мне богатыря, окрепнешь, а потом и к берегам Невы наведаемся! — пододвигая жене стул, весело пробалагурил полковник.
— Буду рад, дорогая Агриппина Федоровна и уважаемый Родион Спиридонович, видеть вас в стенах моего дома, — учтиво склонил голову Самоваров.
— Благодарим за приглашение. А вы надолго к нам? — подавая гостю чай, поинтересовалась хозяйка.
— Это уж одному богу известно. Хорошо бы, конечно, управиться до заморозков. Очень уж не хочется назад в санях возвращаться, — прихлебывая чай, простодушно заметил Иван Авдеевич и вдруг предложил: — А что, если нам сегодня еще и в гарнизон наведаться? А? Родион Спиридонович?
— Как пожелаете, Иван Авдеевич…
— Вот и славно… Вы уж не обессудьте, Агриппина Федоровна, но хотелось бы безотлагательно приступить к делам. Однако же, думаю, мое общество еще успеет вам изрядно наскучить, — вставая из-за стола, извинительным тоном выговорил надворный советник.
— Ну что вы! Буду с нетерпением ждать ваших рассказов о Петербурге, — прощебетала раскрасневшаяся от жарко натопленной печи и горячего чая Агриппина.
Полковник с гостем вышли во двор. Раскидистый клен уже сбросил листву, и только увитая плющом деревянная беседка, выкрашенная в летний зеленый цвет, горделиво смотрелась на фоне пристыженных из-за своей внезапной наготы деревьев.
— Ох и красота! Прямо райский уголок, — восторженно изрек Самоваров.
— В этом, поверьте, нет моей заслуги. Все благодаря моему тестю. Федор Архипович строил дом для себя, но недавно овдовел… А когда я попросил у него руки дочери, он подарил его нам, а сам поселился в хате бывшего казачьего старшины. Тут, знаете ли, после переселения казаков на новую линию станица совсем опустела, и дома обесценились. Вот тесть-то мой и не растерялся, скупил за бесценок сразу несколько подворий. На месте одного из них он сейчас строит второй каменный дом. Купец-то он ухватистый, дай бог каждому, своего не упустит.
— А что, Родион Спиридонович, горцы все еще балуют? Мне генерал тут занятную историю поведал об исчезнувшем обозном офицере: «Ушел, — говорит, — на службу и не вернулся».
— Да-да. Поручик Рахманов пропал. Как корова языком слизала! Ко мне дважды его жена приходила, вся в слезах. Она ведь с Агриппиной в одном положении — на девятом месяце, и тоже первенца ждет.
— А вы-то при чем? Он что же, под вашим началом пребывал?
— Нет, просто дружили семьями, и я собирался стать крестным отцом его будущего ребенка. Корней для меня как младший брат был, — потухшим голосом произнес полковник и подошел к колодцу. Он молча бросил в темную бездну ведро, поднял его, зачерпнул оловянной кружкой холодной воды и протянул Ивану Авдеевичу: — Не желаете?
— Благодарю, Родион Спиридонович, да ведь только что чайком баловался.
— Как знаете, — пробормотал Игнатьев и большими нервными глотками выпил до дна. — Ну что, в гарнизон?
— Да уж, пожалуй, — согласился Самоваров, придерживая цилиндр и развевающиеся от ветра пелерины крылатки. Непослушные куски материи вздымались при ходьбе, и это делало петербургского чиновника похожим на ветряную мельницу.
Столичный гость мало отличался по внешнему виду от местных состоятельных горожан и мог бы легко сойти за какого-нибудь судью или даже статского генерала, если бы не его широкий боливар — шляпа с большими полями, кверху расширявшимися цилиндром. Такого здесь еще не видывали! Даже в Петербурге и Москве этот головной убор носили лишь самые отчаянные модники либо скрытые противники монархизма — сторонники республики и Симона Боливара, лидера восстания народов Латинской Америки против испанского владычества. Сказать по правде, Иван Авдеевич об этом и не подозревал, когда его дражайшая супруга вернулась после очередной прогулки по Невскому с ворохом пакетов и свертков, перевязанных тонкой бечевой. Наталья Петровна с неописуемой радостью извлекла из черной, будто вымаранной в саже коробки новомодный головной убор. Она тут же водрузила заморскую шляпу на круглую лысеющую голову мужа и, весьма довольная собой, радостно захлопала в ладоши. Иван Авдеевич с некоторой опаской приблизился к висевшему на стене овальному, в бронзовой раме, зеркалу, внимательно посмотрел на себя, тяжело вздохнул и с натянутой улыбкой поблагодарил жену. На следующее утро он вроде бы случайно попытался надеть старый привычный цилиндр, но, поймав на себе строгий взгляд супруги, кивнул и покорно облачился в обновку. С тех пор прошло три месяца, он настолько привык к боливару, что казалось, носил его всегда, но в глубине души он его ненавидел.
