Ольга Елисеева - Без права на награду
– Им же на небесах легче будет, – степенно рассуждал староста, – если здесь отмучаются. Вы гляньте, что они творили.
В доказательство была представлена церковь с сорванными окладами и загаженным полом.
– А вы куда смотрели? – огрызнулся Шурка.
Не получив неприятелей, крестьяне взялись за своих.
– Дозвольте нам дуру-то нашу, Кузьминичну, утопить? – вновь вышел с предложением староста. – Она французу серебро выдала.
– Какое серебро? – хмуро осведомился полковник. Жители Самойлова нравились ему все меньше.
Оказалось, что после отъезда барыни дворовые вырыли в подвале яму, куда схоронили из ее скарба все, что блестело. Но ключница открыла место врагу.
– Должно быть, ее били? Принуждали? – осведомился сердобольный Серж.
– Как без этого? – мужики переминались с ноги на ногу. – До сих пор на животе лежит. Говорит, кости переломали. Так мы ее утопим?
– Чтобы меньше мучилась? – уточнил Бенкендорф. – Ой, не о барском добре у вас душа разболелась. Сами хотели серебра загрести?
В ответ крестьяне возбужденно загудели: и в мыслях не было, как можно?
– Кузьминичну свою оставьте перед барыней ответ держать. Как вернется…
– Вернется она, держи карман! – раздались возгласы из толпы. – Наша барыня давно тю-тю! К французу подалась!
Серж поманил друга пальцем.
– Знаешь, чье имение? Princesse Alexis.
Шурка присвистнул. Александра Голицына была известной в свете ханжой. Тайной католичкой. Везде возила с собой аббатов и готовилась сама ехать в Америку, проповедовать среди дикарей.
Крестьянам между тем представлялось, будто хозяйка, водя дружбу со схизматиками, навела на их деревню французов.
– Вот тебе аббат Николь! Вот аббат Саландр! Вот аббат Мерсье! – вопили они под окнами разграбленного дома.
Серж, стоя на крыльце, помирал со смеху. Все перечисленные были его преподавателями в пансионе, где Шурка учился четырьмя годами старше. Он тоже давился хохотом, при этих грозных для детского слуха именах.
Пошли в господский дом. Тот был пуст. Даже окна выбиты. В продуваемой ветром анфиладе хлопали двери. Под ногами скрипели осколки стекла, а где-то вдалеке били часы.
Друзья миновали несколько парадных залов, приблизились к жилым. Опочивальня княгини. Молельня.
– Давно не видел! – Серж нажал на ручку двери.
Строгий кипарисовый крест. Скамеечка, похожая на стул с опиленными ножками. На аналое вместо Библии – хлыст для самобичевания – изящный, с ручной из слоновой кости и шелковыми языками.
– По-моему, дама развлекалась.
Лаковое бюро у стены было до отказа набито французскими журналами. Стали вытаскивать, и на Бюхну рухнула папка отлично отпечатанных листков фривольного содержания. Фрагонар в подробностях!
Сгибаясь от смеха, друзья забрали сокровище с собой, чтобы всучить казакам. Те плевались, но развратились легко и до ночи донимали Василису. Офицерам пришлось забрать девку в дом.
* * *Еще удивительнее была история о том, как они проспали Бородино. В прямом смысле. Рухнули, наломавшись за день, с коней, и забылись. Впрочем, к Бородину никто специально не спешил. Слова такого не знали. Армия отступала. Летучий корпус шел к ней на соединение. После рейда, уничтожавшего чужие фуражирные команды, авангард выгреб на дорогу из Можайска в Волоколамск и остановился в деревне Сорочнево. Временами ветром доносило далекую канонаду, и следовало бы догадаться, что верстах в тридцати идет большое сражение.
Но никому и в голову не пришло. Упасть и умереть – таков был итог дня. С утра начали приводить пойманных французов, блуждавших по деревням в поисках пищи и убежища. Они рассказывали о страшном побоище, устроенном на подступах к столице, и затруднялись уточнить, каковы потери. Одно знали точно – поле боя осталось за Бонапартом. И снова: «Vive l’Empereur!» Старая песня, которую Бенкендорф слушал аж с 1807 года. Если император «vive», то куда же вы подались от его армии? Тут обнаруживалось, что одни итальянцы, другие с берегов Рейна, третьи вообще не пойми как из Египта. Какого ляда пришли – не своей волей. А как уйдут – сами не знают.
– Костей не соберете, – просто говорил им Шурка на том языке, на котором было понятно. – Молитесь, что в плен попали, отправят вас в тылы. Там дождетесь мира.
Но его заверяли: император взял Москву, скоро войне конец. Сердце холодело от таких известий. Оставив Бенкендорфа за старшего, Винценгероде поспешил в Главную квартиру, узнать о происшествиях. Ему было твердо сказано, что армия отошла от Бородина и готовится к новому сражению. Которого не последовало.
Ужас охватил всех. Им велели оборонять переправу у Хорошево, через которую двигалась основанная армия. А потом самим уходить от преследования у села Троице-Лыково. Неприятель навалился на четырехтысячный отряд двадцатью тысячами. Крепкое было давилово на крошечном мосточке у Саввино-Сторожевского монастыря. Казаков похоронили несколько сотен, и, только когда от Хорошево прискакал гонец – дело кончено – смогли отступить.
В другое время шли бы вслепую. Но теперь отсветы пожарищ освещали дорогу. Деревни, стога сена, хлеб на корню – все делалось добычей огня. Это ободрило бы всякого, кто сумел бы сложить в голове количество голодных французов с отсутствием продовольствия. Но отстраниться от жуткой картины не удавалось. Шурка смотрел на товарищей и понимал, что кроме копоти их лица покрывают крошечные капельки крови, выходившей вместе с потом.
У Лыково ждал сюрприз: единственный паром сожгли.
– Пойдем вплавь, – распорядился Бенкендорф. – Драгунам делать все по-казачьи.
Тут выяснилось, что часть офицеров ни разу в жизни не заходила в реку. Не солдаты. Деревенские плавают, как рыбы. А вот их благородные господа…
– Утонете, никто плакать не будет, – рассердился Шурка. Но приказал способным плыть, облегчить лошадей, а неспособным – куда уж их девать – остаться в седлах и стараться не соскальзывать.
С грехом пополам переправились. Без потерь. Но Бенкендорф гласно стыдил драгунских офицеров, вменив в обязанность, пока лето – война не война – научиться плавать.
Французы шли уверенно. Если раньше их удавалось обмануть, внушив иллюзию большой численности, то, почуяв впереди награду за труды – богатый город – они ставили во главу колонн артиллерию и ее огнем сметали перед собой любые препятствия. В том числе и Шуркин авангард, превращенный в арьергард остального Летучего корпуса.
Уже как-то уложили в голове, что из Москвы уходят. Но пройти через сам город, насладившись зрелищем паники и отчаяния, – другое дело. Люди хлынули изо всех ворот, одним своим видом наводя ужас на жителей окрестных деревень. Впрочем, имелись и такие, кто уверял, что французы – культурный народ – и никакого притеснения горожанам не будет. Брал же Наполеон в Европе столицы. Их слушали мало. То Европа, то мы. Нам пардону не дадут. Не по той цене идем.
Победитель уже вползал в Москву. Отряд Бенкендорфа промчался по самой окраине до Ярославской заставы, где ему на хвост наступили французы. Пришлось огрызаться. А жители все текли мимо, все катили повозки, все волокли мешки. Тысячи и тысячи, никому не нужных, покидавших еще целые дома, навек лишившихся нажитого, похоронивших надежды. Самые нечувствительные сердца содрогались от нестройного шума: топота ног, криков, скрипа колес и нараставшего гула – то входил враг.
И хотя руки делали привычную работу, отчаяние было общим. Мы проиграли.
Глава 3. Хозяева Чистых вод
Конец января 1817 года. Харьковская губерния.
Дни летели быстро, и вскоре обитатели Куньего собрались в дорогу. Ведь до Водолаг требовалось добираться по зимнему короткому «свиту». Затемно стали грузить сани. На радость княгине Куракиной – целый поезд. Захватили две подводы смоляных факелов. Бочки со смолой. Мало ли, где придется стоять. Вдруг метель?
Наконец тронулись, с гайдуками, с песнями, с колокольцами. С прощальным звоном малого колокола в спину. (Большой Николай Романович, как обещал, велел снять.) С благословением священника в спину и с поклонами жителей деревни. Все-таки хорошо, когда баре уезжают на праздник! Без них вольготнее.
Барам тоже было хорошо. Под полом их крытых возков тлели угли в медных жаровнях с крышками, прогревая всех задрогших. Молодые ехали раздельно, но на каждой остановке видались и ежеминутно пересылались коротенькими записками, отчего между их возками непрерывно сновал на лошади мальчик-казачок. Этот амур в овчинном тулупчике и белой папахе явно заработал на пряники.
Наконец приблизились к Богуславскому имению Романа Романовича.
– Самого-то его нет, – приказал передать предводитель. – Ну хоть посмотрите, как мы, Шидловские, развернулись.
Посмотреть было на что. Отсюда дорога выворачивала на Ростов, но помещичий поезд покатил к Северному Донцу, миновал деревню Левковку и пошел под уклон. Бенкендорф прильнул к окну и тут же распахнул дверцу, чтобы в живую полюбоваться видом. С холма открывалась река, за ней стеной хвойный бор – темно-зеленый на фоне белых снегов и серой ледяной ленты. А среди него путеводной звездочкой – золотой купол храма в деревне Норовке.
