Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3
– Монсеньор, обещайте мне выполнить мое пожелание.
– Разумеется, раз я сказал, то о чем же еще толковать.
– Я пожелал, господин герцог, отправиться с вами в Джиджелли.
Атос побледнел и не мог скрыть волнения. Герцог посмотрел на своего друга как бы затем, чтобы помочь ему отпарировать этот внезапный удар.
– Это трудно, мой милый виконт, очень трудно, – добавил он не слишком уверенно.
– Простите, монсеньор, я был нескромен, – произнес Рауль твердым голосом, – но поскольку вы сами предложили мне пожелать…
– Пожелать покинуть меня, – молвил Атос.
– О граф… неужели вы можете это подумать?
– Черт возьми! – вскричал герцог. – В сущности, этот мальчуган прав. Что он будет здесь делать? Да он пропадет тут с горя!
Рауль покраснел. Герцог, все более и более увлекаясь, между тем продолжал:
– Война – разрушение; участвуя в ней, можно выиграть решительно все, потерять же только одно – жизнь. Ну что же, тем хуже!
– То есть память, – живо вставил Рауль, – значит, тем лучше.
Увидев, что Атос встал и открывает окно, Рауль раскаялся в своих столь необдуманно сказанных словах. Атос, несомненно, пытался скрыть свои тягостные переживания. Рауль бросился к графу, но Атос уже справился со своей печалью, и когда он снова вышел на свет, лицо его было спокойно и ясно.
– Ну так как же, – спросил герцог, – едет он или не едет? Если едет, то будет моим адъютантом, будет мне сыном, граф.
– Монсеньор! – воскликнул Рауль, отвешивая герцогу низкий поклон.
– Монсеньор, – обратился к Бофору граф, – Рауль поступит, руководствуясь своими желаниями.
– О нет, граф, я поступлю так, как вы того захотите, – произнес юноша.
– Раз так, то этот вопрос будет решаться не графом и не виконтом, – сказал герцог, – а мной. Я увожу его. Морская служба, друг мой, – это великолепное будущее.
Рауль улыбнулся так горестно, что сердце Атоса сжалось, и он ответил ему суровым и непреклонным взглядом. Рауль понял отца; он взял себя в руки, и у него не вырвалось больше ни одного лишнего слова.
Видя, что уже поздно, герцог поспешно встал и быстро проговорил:
– Я тороплюсь; но если мне скажут, что я потерял время в беседе с другом, я отвечу, что завербовал отличного новобранца.
– Простите, господин герцог, – перебил Бофора Рауль, – не говорите этого королю, ибо не королю я буду служить.
– Кому же ты будешь служить, милый друг? Теперь уже не те времена, когда можно было сказать: «Я принадлежу господину Бофору». Нет, теперь уж мы все, малые и великие, принадлежим королю. Поэтому, если ты будешь служить на моих кораблях, – никаких уловок, мой милый виконт, – ты будешь тем самым служить королю.
Атос с нетерпением ждал, какой ответ даст на этот трудный вопрос Рауль, непримиримый враг короля – своего соперника. Отец надеялся, что желание отправиться вместе с Бофором разобьется об это препятствие. Он был почти благодарен Бофору за его легкомыслие или, быть может, великодушие, благодаря которому ставился еще раз под сомнение отъезд его сына, его единственной радости.
Но Рауль все так же спокойно и твердо ответил:
– Герцог, вопрос, который вы мне задаете, я уже решил для себя. Я буду служить в вашей эскадре, раз вы оказали мне милость и согласились, чтобы я сопутствовал вам, но служить я буду владыке более могущественному, чем король Франции, – я буду служить господу богу.
– Богу? Но как же? – в один голос воскликнули Атос и Бофор.
– Я хочу дать обет и стать рыцарем мальтийского ордена.
Эти слова, отчетливо и медленно произнесенные Бражелоном, падали одно за другим, словно студеные капли с черных нагих деревьев, претерпевших зимнюю бурю.
От этого последнего удара Атос пошатнулся, и даже сам герцог, казалось, заколебался. Гримо испустил глухое стенание и уронил бутылку с вином, разбившуюся на ковре, которым был застлан пол, но никто не обратил на это внимания.
Герцог де Бофор пристально посмотрел на юношу и прочел на его лице, несмотря на опущенные глаза, такую решимость, которой никто не смог бы противодействовать. Что до Атоса, то он знал эту нежную и вместе с тем непреклонную душу и не надеялся отклонить ее от рокового пути, который она только что для себя избрала. Он пожал протянутую герцогом руку.
– Граф, через два дня я отправляюсь в Тулон, – сказал герцог. – Приедете ли вы повидаться со мной в Париже, чтобы сообщить ваше решение?
– Я буду иметь честь навестить вас в Париже, чтобы еще раз принести вам свою благодарность за все ваши милости, – ответил Атос.
– И независимо от принятого вами решения, привезите мне виконта, вашего сына, – добавил герцог, – я дал ему слово и требую от него лишь вашего разрешения.
И, пролив этот бальзам на раненое отцовское сердце, герцог потрепал по плечу старину Гримо, который сверх всякой меры моргал глазами; затем он присоединился к свите, ожидавшей его у цветника.
Свежие и отдохнувшие лошади быстро умчали гостей; Атос и Бражелон остались одни. Пробило одиннадцать.
Отец и сын хранили молчание, но всякий проницательный наблюдатель угадал бы в этом молчании подавленные рыдания и жалобы. Но они оба были людьми такой необыкновенной твердости, такой закалки, что всякое движение души, которое они решили таить про себя, скрывалось в глубине их сердца и больше уже не показывалось.
Так провели они в полном молчании время до полуночи. И только часы, отбившие на колокольне двенадцать ударов, показали им, сколько минут длилось странствие, проделанное их душами в бескрайнем царстве воспоминаний о прошлом и опасений относительно будущего.
Атос поднялся первым:
– Поздно… До завтра, Рауль.
Рауль встал вслед за отцом и подошел обнять его на прощание. Граф нежно прижал его к сердцу и сказал:
– Итак, через два дня вы покинете меня, покинете навсегда?
– Граф, – ответил молодой человек, – я принял было решение пронзить себе сердце шпагой, но вы сочли бы меня трусом, и я от этого отказался; теперь нам приходится покинуть друг друга.
– Это вы, Рауль, покидаете меня здесь в одиночестве.
– Граф, выслушайте меня, молю вас об этом. Если я не уеду отсюда, я умру от горя и от любви. Я высчитал, сколько еще я мог бы прожить, оставаясь здесь с вами. Отправьте меня, и поскорее, или вы будете наблюдать, как я угасаю у вас на глазах, медленно умирая в родительском доме. Это сильнее, чем моя воля, сильнее, чем мои силы; ведь вы видите, что за месяц я прожил не меньше тридцати лет и что моя жизнь приходит к концу.
– Итак, – холодно произнес Атос, – вы уезжаете с намерением умереть в Африке? О, скажите мне правду, не лгите!
Рауль побледнел; он молчал какие-нибудь две-три секунды, но эти секунды тянулись для его отца как часы мучительной агонии. Наконец Рауль внезапно проговорил:
