Игорь Болгарин - Под чужим знаменем
«Сапожник» презрительно усмехнулся.
– Если бы вы были военным человеком, Лацис, – сказал он, – то знали бы, что в кадетских корпусах и юнкерских училищах сапожное дело было важнейшим предметом… Что же касается ноги, то опять же, будь вы военным человеком, знали бы об отчаянной атаке черниговских гусар на германские пулеметы при Олешице в июне пятнадцатого. Многие офицеры потеряли там головы, я же – всего лишь ногу… Что-нибудь еще?
– Нет-нет, вы меня в самой малой степени интересуете. Больше вот «Николай Николаевич». – Он поднял глаза на Басова. – Кстати, фотографию эту мы нашли у вас… Да-да, какой просчет при таком-то опыте! Но не судите себя строго, и без этой фотографии улик против вас набралось достаточно… «Николай Николаевич».
Басов обреченно уронил голову…
Глава двадцать восьмая
Новороссийск встретил Красильникова и его товарищей – Кособродова и Николая – холодной, сквозняковой погодой.
Город стоял на бою ветров: они дули либо с гор, либо с моря. И лишь в короткие промежутки, когда один ветер приходил на смену другому, здесь устанавливалась непривычно тихая погода. Случалось это редко.
Кораблей в эту пору в Новороссийске оказалось много. Жестокие, ножевые ветры рвали на мачтах английские, американские и французские флаги, тоскливо свистели в крепко натянутых снастях. Тяжелые волны яростно бились о камни и об упругие железные корпуса.
Во мгле смутно вырисовывались высокие транспортные суда, похожие на исполинские каменные валуны. К бетонным пирсам их прижимали туго натянутые швартовы. Было темно и уныло. Лишь на шканцах самого большого транспорта ярко светил корабельный прожектор. В его лучах безостановочно двигались люди в светлых холщовых робах и высоких бескозырках. Это были английские моряки. Иногда кто-нибудь из них останавливался и, размахивая руками, как сигнальными флажками, исступленно что-то кричал.
Вот прожектор чуть переместился, выведя из грохочущей темноты огромный плавучий кран, пришвартованный между транспортом и пирсом. Тяжело поскрипывая, он надсадно поднял над палубой огромную горбатую глыбу. Раскачиваясь, на несколько мгновений эта глыба зависла над палубой и медленно поплыла в сторону.
Прожектор снова отклонился, и теперь в его лучах оказался небольшой маневровый паровоз. Ветер срывал с трубы паровоза клочки пара и с силой швырял их в темноту. Пыхтя и отфыркиваясь, паровоз подал к железному борту крана платформу. И на нее тотчас плавно, слегка продавливая ее, опустился огромный горбатый танк.
А неподалеку от выхода на пирс, на фоне судовых огней, четко вырисовывались часовые в черных шинелях. Матово блестели примкнутые штыки винтовок.
Часовыми были офицеры. Охрану пирса и прием танков у англичан вела офицерская рота дроздовцев.
Один из часовых поднял голову и стал настороженно вглядываться в черноту ночи. Затем громко спросил:
– Кто идет?
– Свои! Капитан Мезенцев!
На мгновение вспыхнул свет карманного фонарика и осветил лицо человека с большим шрамом на щеке. Капитан Мезенцев подошел к часовым:
– Ну как тут?
– Все спокойно, господин капитан, – тихо отрапортовал часовой и затем спросил: – Графика движения еще нет?
– Пока нет, господа!
Мезенцев щелкнул портсигаром, закурил и долгим внимательным взглядом посмотрел туда, где шла погрузка. В лучах прожектора тяжело покачивалась на тросах еще одна мрачная громадина.
* * *Издали порт угадывался по резким мерцающим и слегка покачивающимся огонькам стоящих возле причалов кораблей и по тревожно мечущемуся лучу прожектора.
Время от времени прожектор освещал низко надвинувшиеся на землю рваные облака или медленно полз по бугру, выхватывая из темноты сухую траву и низкорослый кустарник.
Двое стояли возле вросшего в землю по самые оконца домика и, дымя цигарками, смотрели вниз на порт. Одним из них был Кособродов, второй – сутулый, впалогрудый – старик Данилыч, прежде он работал в карьере, где добывали камень для клинкера. Его-то и разыскал в первую очередь Кособродов, рассчитывая на непременную помощь этого верного старика.
Семья у Данилыча была большая и шумная, и поговорить о деле вышли во двор. Они стояли на краю крутого откоса.
– Вторую ночь грузят, – тяжело вздохнул Данилыч. – Наши, которые в порту, эти самые танки видели, говорят, что красным может каюк выйти. Так понимают, что супротив такой страшилы не устоять. Пуля ее не берет, бомба ее тоже, говорят, не берет. Броневик свободно может в землю затоптать, ежели, скажем, сойдутся.
– Каюк, говоришь? – задумчиво переспросил Кособродов, угрюмо проводив взглядом сноп света, на мгновение лизнувший сухую траву у их ног. – Это уж, Данилыч, с какой стороны посмотреть – если черт не выдаст, то и свинья не съест… Взрывчатка мне во как нужна, хоть пару пудов!
Данилыч поднял на Кособродова блеклые старческие глаза и долго молча смотрел на него.
– А-а, так вот ты зачем… – протянул он удивленно. – А я думал, ты уже старое-то бросил, седой черт. Внуки небось есть…
– Горбатого могила исправит, – скупо улыбнулся Кособродов.
– Ты этого добра днем с огнем у нас не найдешь. Нету.
– А на складе?
– На складе его никогда и не бывало. Каждую порцию для взрывов из города под большой охраной везли. И то, – Данилыч обернулся по сторонам, – наши хлопцы, я знаю, половинили. Партизанам в горы переправляли. А сейчас – все! Нету!
Так ничем закончился их первый день в Новороссийске. А на следующий день в порт отправился Красильников. В бушлате, в суконных матросских брюках, заправленных в сапоги, похожий на ищущего выгодной работы моряка, он с самого утра болтался возле портовых ворот, стремясь, однако, не очень попадаться на глаза часовым.
Разгрузку танков днем не производили. Потому и пирс, к которому были пришвартованы плавучий кран и английский военный транспорт «Орион», был пуст.
Семен Алексеевич уже собирался уходить, как вдруг увидел, что с «Ориона» на пирс спустились матросы и беспорядочной гурьбой направились к воротам порта. Он скорым шагом обошел штабеля бочек и тоже направился к воротам. Не доходя до них, остановился, сосредоточенно скручивая цигарку.
Когда английские моряки, предводительствуемые коренастым боцманом с серьгой в ухе, поравнялись с Семеном Алексеевичем, он жестом попросил у них огонька.
Моряки остановились. Боцман достал зажигалку, посмотрел на замысловато скрученную цигарку и улыбнулся. Заулыбались и другие, заговорили на непонятном Красильникову английском языке.
– Козья ножка, – попытался объяснить он любопытствующим морякам и, чтобы разговор не оборвался, жестами показал боцману: – Хочешь, тебе сделаю?
