Юрий Пульвер - Галерные рабы
Оставшиеся янычары (их трое против русского и китайца) полны решимости сражаться до конца, несмотря на гибель командира. Сафонке достается один противник — раненый, как и он сам. Ятаган короче палаша, и это обстоятельство укорачивает жизнь турка…
Сафонка переводит дух, оглядывается, тяжело дыша. Хуа То выпускает кишки последнему врагу. С кормы спускается белый, как мел, Андроникос и бежит к распростертой фигуре Искандара. Он не принимал участия в сражении, догадывается казак.
Хуа То скачет через барьеры из трупов вдоль левого борта, перерубает канаты, отталкивается от горящей каторги. К счастью, заклинившиеся обломки весел не дают кораблям сойтись вплотную, а ветер пока еще сбивает пламя в сторону.
Китаец перевязывает другу плечо, укладывает на палубу. Отходит, возвращается с фляжкой, дает выпить огненной жидкости, от которой перехватывает дыхание. Давит какие-то точки на шее и висках, так что Сафонка напрягается от боли. Становится легче, голова проясняется.
— Рана не страшная. Потерял мал-мала крови. Пока ты лежать, я ходить по палубам, искать живых.
Сафонка забывается в полудреме. Хуа То оглядывается.
«Горе… Сколько людей погибли неизвестно за что! Неправда, известно за что: за не свое богатство, за право распоряжаться чужими судьбами.
Кровь многих — на моей совести. Надлежит очиститься…»
Хуа То делает низкие поклоны на все четыре стороны света и шепчет:
— Мне искренне жаль, что я убил вас. Тысячу тысяч раз прошу прощения за то, что сократил ваши жизненные пути. Я объявляю всем богам моря, кто видел нашу схватку, что я один виноват в вашей смерти, и я беру на себя все, что сулит мне карма за мои деяния. Пусть ваши души не гневаются на меня. Да найдете вы счастье в своих будущих жизнях, и пусть в грядущих воплощениях мы встретимся снова — друзьями…
Бывший монах отвязывает от мачты капитана испанского судна. Тот легко ранен и оглушен ударом по каске.
Турки пощадили его единственного из экипажа — надеялись на выкуп. Офицер невысок, плечист, плотен, лицо несколько одутловатое, бритое до синевы, бледное из-за пережитого. Большой горбатый нос, тонкие губы, острый подбородок придают ему ястребиное выражение. Одет в кирасу, короткие штаны, высокие кожаные сапоги.
— Дон Рамон Орьехос, — церемонно кланяется капитан и продолжает по-латыни. — Не знаю, сеньор, поймете ли вы меня, но я бесконечно благодарен вам за спасение моей жизни и моего корабля. Отныне моя шпага и рука всегда к вашим услугам. Хотя вряд ли они могут вам пригодиться, учитывая ваше несравненное искусство фехтовальщика!
— Не стоит благодарности, великодушный муж, я лишь выполнял христианский долг, — витиевато отвечает китаец заученной еще в иезуитском колледже фразой, тоже склоняясь в поклоне.
Вдвоем с капитаном они поднимают небольшой парус на четвертой — наклонной — матче, расположенной почти в конце кормы. Хуа То не видел бонавентур, как называют эту мачту, на кораблях хусци в Макао и по пути в Рим, ее стали устанавливать на каравеллах и галеонах совсем недавно. Затем они ставят блинд — передний прямой четырехугольный парус под бушпритом. Только эти паруса целы. С облегчением вздыхают, видя, как горящая каторга медленно отдаляется. Просто чудо, что галеон не загорелся в такой опасной близости от нее.
Капитан обыскивает тела турок, снимая с них дорогие украшения, одежду, вытаскивает кошели и драгоценности из-за пазух, свинчивает перстни и браслеты с пальцев и рук. Поколебавшись, проделывает то же с погибшими испанцами.
— Им все равно ничего не понадобится, — извиняюще улыбается он.
Тем временем Хуа То и немного оклемавшийся Сафонка сбрасывают в воду мертвых — всех, кроме Джумбо, оттаскивают раненых рабов в тень спущенного с грот-мачты паруса, образовавшего как бы навес. Бывший монах Шаолиня уверен, что ни один из них не дотянет до утренней зари: слишком кровообильны раны, чересчур истощены тела. Испанцев в живых не осталось ни одного — османы постарались. Сафонка читает по убиенным заупокойную молитву, другую — во здравие пострадавших. Китаец отворачивается, пряча скептическую ухмылку.
Дон Рамон, бормоча искупительную молитву, возводя очи долу, погружает свой «мисерикордиа»[237] в сердца еще живых турок, обшаривает их трупы и выбрасывает за борт. Добив последнего, решительно и деловито направляется к пришедшему в себя Искандару. Полководец недвижим, голова его покоится на коленях Андроникоса.
— Пожалуйста, не трогать его! — преграждает путь китаец. Дон Рамон недоуменно пожимает плечами, прячет кинжал и присаживается неподалеку. Пошатываясь, подходит и присоединяется к компании Сафонка.
Хуа То переворачивает раненого, скрипящего зубами от боли, на живот. У грека разрублен позвоночник на уровне поясницы, парализованы ноги.
— Сколько мне осталось жить? — спокойно, с натугой в голосе вопрошает Искандар.
— Десять дней. Чуть больше.
— Ты можешь исцелить меня?
— Нет.
— Можешь уменьшить боль?
— Попытаться. Но тогда ты умереть через день-два…
— Великий Бабек утверждал, что лучше день прожить свободным, чем сорок лет жалким рабом. Я хочу встретить смерть пристойно, беседуя с верными друзьями… или хотя бы достойными врагами, а не извиваться, подобно червю, лишнюю неделю, искусывая губы в кровь. Делай свое дело, воин-целитель.
По просьбе китайца Орьехос отыскивает в кубрике портновский набор для шитья парусов и починки одежды.
— Большие, толстые иглы, — огорчается Хуа То. — Хорошее чженьцзю не сделать ими…
Он отбирает самые маленькие иголки, долго острит и точит их на точильном камне. Обнажает спину Искандара, ищет какие-то точки и утыкивает иголками поясницу, лопатки, позвоночник, шею. Грек начинает дышать ровнее.
Падает ночь, ветер стихает. Море ласково лижет бока галеона, мурлычет колыбельную песню. Далекими огнями позади догорают корабли. Дон Рамон и Хуа То приносят железный лист и жаровню, разводят небольшой костер, поджаривают соленую свинину. Заедают ее бисквитами, запивают разбавленным ромом. Искандар отказывается от трапезы. Из кают офицеров достают тюфяки и одеяла, устраиваются на ночлег. Никто не хочет ночевать внутри галеона, в темных его недрах словно бродят души умерших…
— Давайте спать, — предлагает капитан. — Если ветер останется благоприятным, он потихоньку снесет нас за два-три дня на север, ближе к земле. Только бы волнение не поднялось. Блинд создает неплохую тягу, но расположен близко к воде, волны его заливают. Может быть, утром удастся поднять другие паруса, хотя нас слишком мало, чтобы управлять галеоном. Да и такелаж поврежден очень сильно, лини и шкоты перебиты, реи сломаны…
