Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер
Добравшись до ратуши, Хорнблауэр сразу поднялся в спальню – единственное место, где мог остаться один, – и, как только Браун зажег свечи на ночном столике, велел тому идти спать, а сам, как был в мундире, с блаженным вздохом рухнул на постель. Несмотря на горящий камин, в комнате было сыро и холодно. Хорнблауэр встал, чтобы взять плащ, потом лег обратно, укрылся и приступил наконец к стопке газет на столике у изголовья. Их прислала Барбара. Ее письмо, читаное-перечитаное, лежало у него в кармане. Днем Хорнблауэр успел только мельком проглядеть отмеченные статьи, теперь принялся изучать их внимательно.
Если пресса действительно глас народа, то британская общественность горячо одобряла сэра Горацио Хорнблауэра и его последние действия. Ему было на удивление трудно воскресить в памяти свои чувства от событий, о которых писали газеты, хотя с тех пор прошло всего несколько недель. «Таймс» восхваляла его уловку, лишившую бунтовщиков возможности укрыться во французском порту, называя ее «шедевром изобретательности и мастерства, которых мы привыкли ждать от этого блестящего офицера». Статья была настолько помпезна, что Хорнблауэру подумалось: прописное «МЫ» выглядело бы в ней естественнее.
«Морнинг кроникл» в красках расписывала атаку на «Молнию» с палубы «Бонн Селестин». История (писала газета) знает лишь один такой же подвиг: захват Нельсоном «Сан Хосе»[51] в битве у мыса Сан-Висенти. Хорнблауэр поднял брови. Какое неуместное сравнение! Ему ничего другого не оставалось, да и сражаться пришлось только с командой «Бонн Селестин» – «Молния» сдалась почти без боя. Нельсон был гений, человек феноменального ума, вдохновлявший всех, кто оказался с ним рядом. Хорнблауэр – просто удачливый трудяга. Корень всех его успехов – исключительное везение. Везение, трезвый расчет и преданность людей, которыми ему довелось командовать. Ужасно, что его сравнивают с Нельсоном, ужасно и неприлично. Хорнблауэр ощутил неприятное чувство под ложечкой, как в первые часы на корабле после долгого пребывания на суше. После этой статейки общественность и собратья-офицеры будут судить его по стандартам, которые задал Нельсон. Он высоко взобрался, а значит – у него под ногами пропасть. Ему вспомнилось, как он впервые залез на клотик грот-мачты «Неустанного». Подъем был нетруден, даже по путенс-вантам, но, когда Хорнблауэр глянул вниз, у него голова закружилась, а к горлу подступила тошнота – как сейчас.
Он отбросил «Морнинг кроникл» и раскрыл «Антигалл». Автор статьи упивался победой над бунтовщиками; он с восторгом писал, что Натаниэль Свит уничтожен, и особо подчеркивал, что коммодор лично застрелил негодяя. Далее автор выражал надежду, что сообщники Свита вскоре понесут заслуженное наказание и что счастливые обстоятельства их захвата не станут поводом для недопустимой мягкости к преступникам. Хорнблауэр, которому предстояло подписать двадцать смертных приговоров, вновь почувствовал тошноту. Этот газетчик не знает, что такое смерть. Хорнблауэру вспомнился плывущий по воздуху ружейный дым и седые волосы Свита на воде. Чодвик пообещал разжаловать его и выпороть. Хорнблауэр в двадцатый раз сказал себе, что сам бы в таком случае взбунтовался. Автор статьи не знает, с каким тошнотворным звуком ударяет о тело девятихвостая плеть. Не слышал, как взрослые мужчины кричат от невыносимой боли.
В последнем номере «Таймс» обсуждали захват Гавра. Хорнблауэр увидел те самые слова, которые боялся прочесть. Во всегдашней манере «Таймс» они были написаны на латыни. Initium finis – начало конца. «Таймс» ждет, что империя Бонапарта, простоявшая столько лет, рухнет в одночасье. Переход союзников через Рейн, отпадение Гавра, а следом и Бордо – все убеждало автора статьи, что завтра Бонапарт будет низложен. Однако у Бонапарта есть сильная армия, и она не сдается. Последние донесения сообщали о победах над австрийцами и пруссаками; Веллингтон на юге ведет упорные бои с Сультом и почти не продвигается. Никто не ждет скорого конца войны, кроме этого щелкопера в пыльной редакции на Принтинг-хауз-сквер.
И все же в чтении прессы было некое очарование пугающего. Хорнблауэр потянулся за следующей газетой, точно зная, что она вызовет только ужас или гадливость. Словно курильщик опиума, бессильный противостоять пагубной привычке, он читал и читал отмеченные пассажи – по большей части отчеты о его собственных достижениях, – так старая дева, одна дома в ненастную ночь, читает повесть Мэтью Льюиса, автора «Монаха», не в силах бросить книгу на страшном месте, хотя и знает, что после каждого прочитанного слова будет еще страшнее.
Хорнблауэр еще не дошел до конца стопки, когда кровать под ним внезапно качнулась, а пламя свечей затрепетало. Он не придал этому значения; возможно, неподалеку выпалила тяжелая пушка (правда, звука выстрела вроде не было). Однако через несколько секунд скрипнула приоткрываемая дверь. Хорнблауэр поднял глаза: в щелку, проверяя, спит ли хозяин, заглядывал Браун.
– Что тебе надо? – рявкнул Хорнблауэр с таким раздражением, что Браун на миг замялся. – Выкладывай скорей. Почему меня беспокоят вопреки моему приказу?
За спиной Брауна показались Говард и Доббс. К их чести, они были готовы не только взять ответственность на себя, но и встретить грудью первый залп коммодорского гнева.
– Произошел взрыв, сэр, – сказал Говард. – Мы видели вспышку в небе на ост-тень-норд отсюда – я взял азимут. Это должно быть в Кодбеке.
– Дом тряхнуло, сэр, – добавил Доббс, – однако мы не слышали звука. Слишком далеко. Очень сильный взрыв, сэр, если ощущается, но не слышится.
Это практически наверняка означало, что Буш справился с заданием. Вероятно, он захватил и взорвал французские пороховые баржи. По тысяче зарядов на каждую из двадцати четырех двадцатичетырехфунтовых пушек – минимальный запас для осады. Восемь фунтов пороха каждый заряд. Восемь на двадцать четыре тысячи. Почти двести тысяч фунтов – около ста тонн. Сто тонн пороха – очень мощный взрыв. Покончив с вычислениями, Хорнблауэр вновь сфокусировал
