Андрей Орлов - Харбинский экспресс
Авдотья, видя это мгновенное замешательство, усмехнулась:
— Да ты никак решил, что я тя любиться сюда зазвала? Точно, по глазам вижу. Все вы, кобели, одинаковы… Ну так что? — нетерпеливо добавила она. — Слыхал, что спросила?
— Слыхал. Я — доктор.
Она вздохнула.
— Хорошо, коли так… На тебя вся надежа. Это ведь ты того офицера-то врачевал? Я прям диву далась, как скоро морда на нем зажила. Видать, хороший ты лекарь.
— Говори толком. Что случилось?
— Хворая я… По нашей, по бабьей части…
— Понятно. Рассказывай.
Это не заняло много времени — с первых почти слов Павел Романович угадал, в чем дело. Но догадка догадкой, а медицинский осмотр — вещь непреложная. Однако условия для столь деликатных манипуляций были не самые подходящие. Вот когда пригодился бы верный саквояж!
И все ж удалось. Очень кстати в горенке сыскались зеркальце в серебряной оправе и серебряные же чайные ложки в прикроватной тумбочке. Авдотья сперва сильно совестилась, но потом покорилась, стихла.
Роли теперь сместились: красная атаманша стала послушной пациенткой, а пленник — взыскующим врачом.
— Ну как? — спросила Авдотья. — Совсем худо? Ох, да у тебя ж руки в крови!
— Ничего. — Павел Романович покидал испачканные ложки и зеркальце на расстеленный по кровати рушник. — Черт, воды нету. Ладно.
Сел, вытер пальцы концом рушника (все равно выбрасывать), кивнул:
— Садись. — И, глядя в настороженные глаза, спросил: — Плод давно вытравляла? Отвечай как есть!
— Пять недель минуло. — В глазах ее плеснулся страх.
— В общем, так, — сказал Павел Романович. — Помочь тебе можно. Здесь где-то наверняка есть аптека. Если ее ваши молодцы не спалили, я приготовлю мазь. Но это на время, а по-настоящему тебе надо в больницу. В походных условиях излечить тебя до конца невозможно.
— В какую больницу?
— Да хотя бы в Харбин.
— Сдурел! Для меня там леченье простое: на два штыка в землю.
— Ничего. Обойдется, если мы с тобой вместе вернемся.
Авдотья замолчала, глянула с прищуром.
— Вон ты куда! Хоро-ош… От революции меня отворотить метишь?
Павел Романович пожал плечами.
— А много тебе она дала, революция?
— Мне-то? Может, и дала… Да что я — важно, чтоб обчеству стало привольно!
— Да уж, обществу нашему ныне куда как вольготно… — вздохнул Павел Романович.
— А вот ответь-ка, — перебила его Авдотья, — уморили вы нашего дида? Ей-богу, никому не скажу.
— Тогда зачем тебе?
— Надобно.
— Нет, — сказал Дохтуров, — не уморили. Даже помощника его не тронули. Получил тот по шее, и только. Да он разве не рассказывал?
— Из него ныне рассказчик негодный. Не знаю уж, чем вы его приласкали, а только поутру нашли мы его холодным.
Павел Романович несколько смешался. Да и что тут скажешь? Бил ротмистр, а проверить, каков результат, тогда времени недоставало. Впрочем, что теперь говорить.
— А знаешь ли, что ваш старик раны человеческим салом лечит? — спросил Дохтуров. — С живых людей кожу сдирает. Он сам — хуже зверя. Для чего он вам сдался?
Тут уж Авдотья пожала плечами.
— За ним — сила, — ответила она. — Чалдоны ему верят. Городские, конечно, смеются, да только много ли среди нас городских? Нет, без чалдонов тут революцию делать никак невозможно. А потому и без дида — никак… Хотя, — добавила Авдотья, — чуяло мое сердце, что не вашенских это рук дело. Видать, сам по себе сбег…
— И ты тоже беги, — сказал Павел Романович. — Покуда не поздно.
Она усмехнулась.
— Ништо… Останусь. За мной крови много. Да и без Стаценки скучно мне жить стало. Вокруг одни псы подподольные. Нету настоящего мужика. Вот разве ты…
— Беги, — мягко повторил Дохтуров.
Авдотья нахмурилась, затеребила платок.
— А коль отпущу, что делать станешь? — спросила она, глянув из-под бровей.
«И в самом деле, — подумал Павел Романович, — что теперь делать? Ведь обе наши затеи провалились. „Справедливый“ погиб, а литерный поезд предупредить уже невозможно. Равно как нельзя помешать красным подготовиться к его встрече».
— Вернемся, откуда пришли, — ответил он.
— К барышне своей?
— Да.
— И мстить нам не станешь?
— Не стану. Да и не собирались мы счеты сводить.
— Хорошо. Тогда отпущу вас. Только ты мазь-то мне сделай, не обмани.
* * *Авдотья пошла к двери первой и на ходу еще махнула рукой — не торопись, мол. Провернула в замке ключ, и только взялась за дверную ручку, как в соседней комнате раздался такой вопль, что у Павла Романовича захолонуло сердце. Потому что подобным криком кричать может лишь человек, которому жизни всего ничего осталось. Или такая беда с ним стряслась, что будет похуже смерти.
В большую горницу они вбежали одновременно.
Павел Романович, которого врачебная работа всегда несколько отстраняла от действительности, содрогнулся — словно успел позабыть, что оставил здесь четверть часа назад.
А открылось следующее.
Чубатый казак стоял возле лавки, подле которой на полу лежал Симанович, закрывая руками окровавленное лицо. Казак склонился над ним, сжимая в пальцах сапожную иглу. С нее вниз свисало что-то объемистое, студенистое, похожее на крупную каплю.
— Ну, зри! Зри, говорю! — крикнул чубатый в остервенении. Был он потный, раскрасневшийся — похоже, разговорить еврея-фотографа оказалось труднее, нежели он полагал. — Нравится?! До чего довел, черт упрямый! Говори, что велено! Или второй тебе выдрать?
Он пнул лежащего носком сапога.
Симанович вздрогнул, отнял от лица ладони. Один глаз у него сверкал черным огнем, а вместо другого был жуткий багровый провал.
— Про… про… — Голос у него сорвался.
Спутники Леля глядели на происходившее с жадным интересом — старались не упустить ничего, дабы было потом что вспомнить. А вот самому Лелю приходилось не столь хорошо: лицо у него сделалось землистым, рот вдруг плаксиво перекосился. Он покачнулся за столом, и тут же его вывернуло наизнанку.
Расхристанные спутники, с сожалением оторвавшись от зрелища, двинулись помогать.
И в этот момент ротмистр, о котором все как-то позабыли, незаметно шевельнулся. Повел плечами, потом коротко двинул локтем — и державший его страж кубарем покатился в угол.
Чубатый оглянулся на шум. Бросил свою иглу, схватился за кобуры.
Ротмистр же вскинул правую руку к затылку и легким скользящим движением выхватил спрятанную на спине шашку. Сталь тихо прошелестела в воздухе, описала светящийся полукруг — и вскинувшийся было страж повалился с рассеченною на груди гимнастеркой.
