Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Все испанцы с одобрением отзывались о размерах, населении, великолепии и чистоте Теночтитлана и сравнивали его с другими известными им городами. Мне, разумеется, названия тех городов ничего не говорили и не говорят до сих пор, но вы, почтенные братья, возможно их знаете. Гости отмечали, что по площади наша столица больше, чем Вальядолид, что в ней больше населения, чем в Севилье, что ее здания почти не уступают в великолепии постройкам Священного Рима, что ее каналы наводят на мысль об Амстердаме или Венеции, и при этом улицы, воздух и вода нашего города чище, чем в любом из перечисленных мест. Мы, сопровождающие, воздерживались от замечаний насчет того, что зловонные испарения, исходящие от испанцев, заметно уменьшали эту чистоту. Да, творения наших зодчих и богатая отделка наших зданий произвели на чужеземцев сильное впечатление, но знаете ли вы, что повергло их в наибольший восторг? Угадайте, что вызвало у них самые громкие возгласы удивления и восхищения?
Наши отхожие места.
Было ясно, что многие из этих людей немало странствовали по вашему Старому Свету, но представлялось столь же очевидным, что до прибытия к нам никто из них никогда не видел подобных помещений для отправления естественных надобностей. Уже одно только наличие таких удобств в предоставленном в их распоряжение дворце вызвало у испанцев удивление, но оно возросло стократ, когда мы привели их на рыночную площадь Теночтитлана, где они убедились, что подобная «роскошь» доступна даже простому люду — уличным торговцам и лавочникам. Испанцы никогда не видели ничего подобного, и все они, не исключая Кортеса, не смогли удержаться от искушения войти внутрь и облегчиться. Так же поступила и Малинцин, поскольку в ее родном захолустном Коатликамаке подобные новшества еще не были известны, как, впрочем, и в священном для испанцев Риме. Пока Кортес и вся компания оставались на острове и пока существовала рыночная площадь, эти общественные клозеты были самыми популярными и наиболее посещаемыми белыми людьми достопримечательностями из всех чудес, что предлагал Теночтитлан.
В то время как испанцы были очарованы отхожими местами с водяным смывом, наши лекари проклинали эти удобства, ибо желали получить образцы выделений чужеземцев. И если испанцы вели себя, как дети, забавлявшиеся с новой игрушкой, то последние подражали «мышам», куимичиме: все время ходили за людьми Кортеса по пятам или вытягивали шеи, выглядывая из-за угла.
Белый вождь не мог не заметить назойливых пожилых незнакомцев, постоянно подглядывавших за ним и провожавших его взглядами, где бы он ни появился. Наконец он спросил, кто эти странные люди, и Мотекусома, которого отчасти забавляли их потуги, ответил, что это лекари, следящие за здоровьем почетного гостя. Кортес пожал плечами и больше ничего не сказал, хотя я подозреваю, что у него сложилось мнение, будто все наши врачеватели сами больны, причем страдают они тяжкими душевными недугами. Между тем наши целители суетились неспроста: они пытались найти подтверждение своему прежнему заключению насчет того, что белый человек Кортес поражен недугом нанауа. Они пытались на глаз измерить и оценить значительную кривизну его бедренных костей, старались подойти достаточно близко, чтобы уловить характерные для таких больных хрипы или углядеть, имеются ли на его передних зубах заметные выемки.
В конце концов таскавшиеся за нами повсюду назойливые лекари, на которых мы постоянно натыкались в самых неожиданных местах, донельзя мне надоели. Поэтому, споткнувшись как-то об одного старого целителя, пытавшегося, скрючившись, отколупнуть кусочек грязи, чтобы измерить шаг Кортеса, я отвел его в сторону и раздраженно проворчал:
— Почтеннейший, раз уж ты не осмеливаешься попросить у белого человека разрешения исследовать его выделения, то почему бы тебе не найти предлог, чтобы осмотреть его наложницу?
— Это ничего не даст, Миксцин, — уныло отозвался лекарь. — Женщина не могла заразиться от него. Нанауа передается при совокуплении только на ранних или уже на совершенно очевидных стадиях болезни. Если этот человек, как мы подозреваем, родился от больной матери, он уже давно не представляет угрозы для женщин, хотя и может наградить свою подругу больным ребенком. Нам, естественно, не терпится узнать, правы ли были мы в своей догадке, поскольку уверенности у нас нет. Если бы только белый вождь не был так очарован нашими санитарными удобствами, если бы мы могли исследовать его мочу…
— Почтенный врачеватель, — с трудом сдерживая себя, сказал я, — мне надоело видеть, как ты разве что только не пытаешься, присев на корточки, заглянуть Кортесу в зад, когда он опорожняется! Предлагаю тебе решить это вопрос проще: попроси дворцового управителя приказать рабам временно разобрать сток в отхожем месте, под предлогом того, что он засорился. Пусть белый человек справит нужду в горшок, а служанка принесет этот горшок тебе.
— Аййо, какая блестящая идея! — воскликнул старик и поспешил прочь, видимо, воплощать ее в жизнь. Больше нам лекари не досаждали, но удалось ли им обнаружить доказательства того, что Кортес страдает тяжким недугом, я так и не узнал.
Должен сказать, что, хотя город в целом белым людям очень нравился, но не все в Теночтитлане вызывало у испанцев восхищение. Кое-что из показанного нами даже встречало осуждение. Как, например, коллекция черепов, служившая украшением Сердца Сего Мира. При виде ее все они отпрянули в ужасе, видимо, найдя отвратительным наш обычай сохранять в таком виде память о выдающихся людях, принявших Цветочную Смерть на этой площади. Конечно, обычаи белых людей не походили на наши, но я сам слышал от испанцев рассказ о древнем герое, труп которого, чтобы сохранить его смерть в тайне от врагов, посадили на лошадь, создав впечатление, будто герой лично ведет своих воинов в битву. Говорили, что последнее свое сражение покойник выиграл. Поскольку вы, испанцы, столь дорожите этой историей, находя ее славной и поучительной, мне трудно понять, почему Кортес и его спутники сочли нашу выставку черепов выдающихся людей чем-то более отвратительным, чем катание на коне трупа Сида Компеадора.
Но более всего возмутили испанцев наши храмы, с их свидетельствами многих жертвоприношений — и давнишних, и совсем недавних. Решив показать гостям панораму города, Мотекусома поднялся с ними на вершину Великой Пирамиды, которая, за исключением времени, когда там проводились церемонии жертвоприношений, постоянно содержалась в идеальной чистоте. Гости взбирались по лестницам, окаймленным знаменами, восхищаясь изяществом и монументальностью этого сооружения, яркостью многокрасочных росписей и блеском позолоты, постоянно оглядываясь по сторонам, с интересом осматривали сверху город и окрестности. Два храма на вершине пирамиды снаружи тоже поражали своим блеском, но внутри их никогда не чистили и не мыли. Поскольку считалось, что чем больше скапливалось в них крови, тем больше чести воздавалось богам, храмовые статуи, полы, стены и даже потолки там покрывал толстый слой свернувшейся крови. Стоило испанцам сунуться в храм Тлалока, как они тут же выскочили обратно, затыкая носы и силясь удержать рвоту. То был первый и единственный раз, когда я видел, чтобы белые люди так шарахались от запаха. В большинстве случаев они вовсе не замечали вони, хотя справедливости ради и следует признать, что смрад в этом месте был еще гадостнее их собственного. Совладав кое-как с тошнотой, Кортес, Альварадо и священник Бартоломе снова зашли внутрь и просто скорчились от ярости, когда обнаружили полую статую Тлалока, наполненную вплоть до самого его разверстого рта гниющими человеческими сердцами, которыми бога кормили.
