Дэвид Геммел - Македонский Лев
Филипп наблюдал, как тысячное войско пеших гвардейцев выстроилось в боевой квадрат, а затем проскакал через поле верхом. По приказу, который прокричал Парменион, они встали, держа строй, и поверинули налево. Следующий приказ отделил пять задних рядов и переместил их вперед, дабы расширить переднюю линию.
Дисциплина была отменной, и Царь остался доволен. Он увидел, как воины подняли свои сариссы — копья длиной в три человеческих роста — которые Филипп лично разработал и велел изготовить своим оружейникам. Каждое копье имело железный наконечник и вдобавок острый шип с обратной стороны. Воин в переднем ряду фаланги держал древко сариссы на сгибе правой руки, в то время ка стоявший за ним принимал на себя вес копья, готовый толкнуть его вперед, в ряды неприятеля. Это было громоздкое оружие, но Филипп верил, что оно даст тактическое преимущество линейной македонской пехоте в первых сражениях. Фаланга будет идти на врага, который будет ждать стремительного столкновения вооруженных людей. Но с сариссой Филипп чувствовал, что у него будет фора.
Парменион не был так уверен. — Государь, они применимы во фронтальном столкновении, но неприятель будет атаковать фланги, что сделает их бессмысленными.
— Верно, стратег, но для этого неприятель должен будет изменить собственную тактику — тактику, которая использовалась вот уже более века.
— Даже если так, нам нужна будет запасная тактика для нас самих, — сказал Парменион.
И он ее выработал.
Кавалерия Филиппа никогда больше не будет применять лобовую атаку на противника; эта задача отойдет новой пехоте, кавалерия же займет позиции на флангах македонской фаланги, чтобы принудить неприятеля самому атаковать македонцев с фронта.
День за днем всю осень и зиму наращивалось войско. Горожане и крестьяне стекались в Пеллу, чтобы пройти суровое обучение с целью заполучить фригийский доспех, черный нагрудник и шлем с красным гребнем. В середине зимы Парменион отобрал людей в царскую гвардию, в которой каждый воин носил черный плащ из лучшей ткани и обитый бронзой щит с Македонской Звездой по центру. Всё это было куплено на золото Кровсийских копей. Под управлением Аттала копи вновь стали производить обильное количество драгоценного металла, и Филипп смог сделать заказы уже по прибытии в Пеллу: на доспехи из Беотии и Фригии, на лошадей из Фракии, на мрамор с юга, на плащи из Фив, а также выписал себе строителей из Афин и Коринфа.
Казармы теперь были достроены и гвардейцы проживали в них, питаясь различными яствами, употребляя только самое лучшее вино, однако отрабатывая свои привилегии неординарной демонстрацией стойкости и боевой подготовки под приглядом орлиных глаз Пармениона.
Феопарл и Ахиллас остались при Царе по его возвращении из Иллирии. Повидавшись со своими семьями в Пелагонии и снабдив их достаточным количеством денег до следующей зимы, двое мужчин командовали теперь фалангами пехоты, по две тысячи воинов каждая.
Ахиллас добился славы в Пеонии, где дал боевое крещение своим войскам прошлой осенью. Пеонийский Царь был убит, войско его рассеялось. Филипп вознаградил Ахилласа мечом с золотым эфесом.
Весь следующий час Филипп наблюдал за учебными маневрами солдат, затем оседлал своего нового черного жеребца и уехал во дворец в Пеллу.
Там к нему явился Никанор.
— Царица разместилась сейчас в провинциальном поместье в Айгае, — произнес он. — Симике сказала, что будет рада ее компании.
— Как Аудата?
— Во время переезда ей было дурно, но теперь она здорова. С ней врачи; они по-прежнему обеспокоены из-за ее узких бедер и возраста. Но провидец сказал, что роды пройдут для нее хорошо; по словам Диомаха, у нее будет дочь.
— Она хотела остаться в Пелле, — проговорил Филипп, — но я сказал ей, что будет лучше переехать на юг. — Он вздохнул. — Она не плохая женщина, Никки. Но я не хочу видеть ее здесь. Этот дворец — для особой невесты.
— Снова этот сон?
— Видение продолжает посещать меня, с каждым разом всё мощнее. Теперь я вижу ее яснее, чем тебя сейчас.
— Она околдовывает тебя, Филипп, — промолвил Никанор, и его глаза выдавали заботу.
— Если так, то это чары, за которые мужчина готов умереть — или убить. Она говорит мне, что у нас будет сын — муж великой судьбы. И я верю ей. Я должен построить царство, достойное его. Но я не могу сделать этого, пока плачу такой высокий откуп Бардиллу.
— Что ты будешь делать?
Филипп улыбнулся. — Уже сделал. Я отменил выплату.
— Парменион знает об этом?
— Он что, твой Царь? — прогремел Филипп.
— Нет, государь; я не это имел в виду. У Бардилла не останется выхода, кроме нападения. Мы готовы к этому?
— Думаю, готовы, — сказал Филипп. — Настал час для Македонии, и я не поеду в Самофракию как вассал другого правителя. Когда я приведу ее в дом, она станет царицей победоносного народа. Или будет так, или я погибну и не получу ни славы, ни сыновей. — Взяв Никанора за руку, он придвинулся к нему вплотную. — То, что я сейчас сказал, не должно достигнуть ничьих ушей.
— Я ничего не скажу, — пообещал Никанор. Филипп кивнул.
— Македония станет свободной, — промолвил Царь.
После того, как Никанор ушел, Филипп переместился к длинному окну в западной стене и сел там, глядя, как солнце заходит за далекие горные вершины.
Он не сказал Никанору всего, полностью он не открылся бы никому из людей.
Началась большая стратегическая игра. Первым будет Бардилл, потом — Фессалия на юге, затем Фракия на востоке. А дальше…?
Уже после первого вещего сна амбиции Филиппа разрастались с каждым днем. Он стал видеть события по-иному, в более широкой перспективе. Веками великие города-государства стремились распространить свою власть на остальные греческие земли, но всё было тщетно. Могучая Спарта, непобедимая на суше; Афины, хозяева морей; Фивы, сердце Беотии. Никто из них не преуспел надолго. И никогда не смогут, понял Филипп, ибо их мечты были малы, привязаны к их собственным городам.
Но если целый народ поднимется, станет сильным, самостоятельным и целеустремленным; то города падут, и вся Греция сможет объединиться, чтобы идти на битву под началом единого Царя-воителя.
И тогда содрогнется весь мир.
Филипп поежился. «О чем это я думаю?» — изумился он. Почему эти амбиции никогда раньше не проявлялись в нем?
Потому что теперь ты Царь, прошептал тихий голосок внутри. Потому что ты муж, наделенный силой и властью, мудростью и отвагой.
К тому времени, как приехал Парменион с докладом, Царь успел употребить несколько кувшинов вина. Он был в приподнятом настроении духа, праздный и веселый, но за остроумным юмором спартанец почувствовал напряжение. Мужчины устроились на скамьях и пили почти до полуночи; и тогда Филипп задал вопрос, которого Парменион давно уже ждал от него.
