Юрий Сергеев - Становой хребет
Ей же давалось право снять первый урожай и каждый последующий год получать бесплатно ведро огурцов.
Раньше считали, что здесь, в так называемых, нежилых местах, овощи не могут вызревать. В двадцать шестом году терпеливые на работу с землёй восточники начали выращивать лук, капусту, морковь, картофель.
Партийные и советские органы поддержали новую инициативу, развернули широкую агитационную кампанию, направленную на сельхозосвоение Алданской тайги и организацию подхозов (подсобных хозяйств). Поэтому и был устроен этот праздничный аукцион.
— Внимание, внимание! Продаётся редкий овощ — огурец, просим старшинок называть свои цены.
Люди улыбались потехе, переглядывались, поддразнивали друг друга. Первым отозвался благообразный дедок Моисей. Встал, степенно огладил седенькую бородку руками и горделиво проговорил:
— Хучь и копеешная ему цена, в жилых местах этому овощу, ну уж так и быть, пятёрку от своей артели за нево отвалим.
— Раз, пять рублей! — дзинькнул по тарелки устроитель. — Кто больше?!
— Десять алтын! — отозвалось татарское землячество.
— Раз, десять рублей! Кто больше?!
— Пятьдеся-ат! — по старой ухарской замашке надбавил Игнатий Парфёнов.
— Кто больше?! Раз, пятьдесят…
Мужики крякали, чесали затылки, переговаривались и набивали цену все выше и выше. Захватила всех эта шутливая игра, никому не охота было ударить в грязь лицом перед другими.
Но и денег-то было жалко… Престиж — штуковина наиважнейшая в старательстве. Бодайбинцы бухнули аж двести золотых рублей!
— Кто больше?! Раз… Кто больше, два!
— Двести пятьдесят! — не стерпел Игнатий.
На более сумасшедшую ставку никто не решился, тут же Парфёнов внёс боны от артели и получил желанный огурец. При всех, весело скалясь, разрезал его на десять махоньких кружочков по числу едоков.
— Што? Бодайбинцы, слабо?! — подковырнул проигравших. — Знай наперёд зейских!
Теплица стала именоваться Парфёновской…
И вот теперь артель получила законное ведро огурцов, мужики малость выпили, посудачили с огородниками и двинулись назад к Орочену.
Их встретили нежданные гости. Из тайги за чаем с сахаром приехали Степан с Ландурой, оставив Лушку с детьми на стойбище. Пока старатели ходили в магазин и отоваривалась, старая тунгуска приготовила им в котле, по своему разумению, шикарный ужин.
Когда артельщики сели за стол, Ландура слила кипяток и вывалила варёные огурцы в широкое деревянное блюдо. Потрясённые старатели застыли с разинутыми ртами.
Но, что поделаешь, никогда тунгуска не видывала этих овощей и не знала, как их едят. Поднимать гвалт приискатели не стали, так как не хотели обижать Парфёнова, которого уважали и ценили пуще всяких огурцов. Посмеялись и забыли…
Игнатий воспитывал своих подчинённых доверием. На съёмках золота сам Парфёнов редко присутствовал, поручал это дело артельщикам по очереди, а он потом относил золото в скупку и, вернувшись, благодушно говорил:
— Ну-у, ребятки, сегодня сдали столько-то, наши весы малость прибрёхивают, приёмщик нам чуток прибавил весу, ясно дело, отказываться грешно от прибытка…
Повесит на гвоздик квитанцию, а там же на полочке весы и разновесы хранятся. Золото сдавали не всякий день, оно лежало чуть ли не на виду, и никто на него не зарился, не посягал.
Игнатий больше интересовался, сколько промыли тачек песков, куда вильнула струя россыпи. Если добыча падала, то подзовёт молодых: «Ну-ка, робятки, вы не курите, силёнок с избытком, пробейте пару опережающих шурфиков, вон та-ам», — приказывал уверенно и строго, но никогда не отчитывал за вину при всех.
К примеру, отведёт на перекуре в сторонку или задержит кого вечером на делянке и обожжёт укоризненным взглядом.
— Как тебе не стыдно, ядрена-корень, так с мамкой нашей шутковать. Ить она мужняя баба, шитвой нас обеспечивает, кормит и поит, ночей в хлопотах недосыпает, а ты, как девку гулящую, Нюркой её обзываешь? Нехорошо-о… Ежель ишшо раз услышу, собирай манатки и скатертью дорожка, иди с Богом.
…Игнатий поседел за последние годы, изморщинился, но ещё был крепок и разворотлив. Сейчас смачно жевал варёный огурец да нахваливал Ландуру.
— При моей бедности зубов, съеденных проклятой цингой, наипервейшая пища, молодец, тёща. Их можно в таком виде совсем не жевать, только посасывай себе, — хитро подмигнул тридцатилетнему крепышу Ивану Бутакову. — Ванька, у вас там под Качугом в деревне все однофамильные, што ль?
— Все, как есть, — с готовностью отозвался Иван, — деревня Бутаково зовётся от этова. Есть недалече Антипино, там все Антипины, в Павлово одни Павловы проживают. Так уж повелось.
— Как же вы баб и ребятишек не перепутываете?
— Знамо дело, бывает в такое… дык, всё одно, Бутаковы родятся, разницы нету…
Появилась гармонь, и потекли одна за другой раздольные песни. Игнатий спел свою любимую «Забубённую головушку», но показалась она ему чрезмерно горькой, ибо жизнь приискательская стала совсем иной.
Он вызвал из барака на свежий воздух Ивана Бутакова, они присели в издальке от дверей на ошкуренные брёвна. Легонько охватила жаркие спины ночная прохлада.
— Вот что, Иван, тебе хотел сказать, — начал Игнатий, — в артельке мы только двое партейцы… ты ведь сам видишь, что всё кругом на приисках творится не стихийно, а воротят жизни на правильное русло кадровые партейцы, старые партизаны с большевистской закваской.
Я сначала был сочувствующим, всё приглядывался, а, как довелось вступить в их ряды, то понял, что партейное слово несу в себе. Как на белый свет снова народился от такой ответственности. И ты мне помогай. Мы с тобой самое трудное должны шутя сделать.
Ты у мамки нашей, у Нюры, к примеру, хлеб добрый научись печь и обучи этому Ваську Трошина, чтобы в любой момент у нас замена была, да и не только хлеб… обязаны мы всё уметь, всему любого научить. На нас люди глядят, их надо убедить и разъяснить политику…
Ко мне как-то этот самый Васька подходит и суёт газету, а там пропечатано, как счас помню: «Троцкий выслан из пределов СССР постановлением особого совещания ОГПУ за антисоветскую деятельность», — Васька ко мне подступается, разъясни да обскажи, что за деятельность у него была, а я, как пенёк трухлявый, молчу, ни хрена не знаю.
А через полгода он мне опять напомнил, говорит: «По Алдану в Укулан приплыл парохода Якутскгоспара „Лев Троцкий“, почему, дескать, до сих пор злостный оппозиционер мутит воду наших рек и корабль не переименован хотя бы в „Коммунар“?»
Я на Ваську блымкаю глазами, ничего не могу ответить… Грамотёшки имею маловато, ясно дело, а учиться поздновато. Беда…
