Поль Феваль - Черные Мантии

– Но вы же продолжаете грешить – в своих мыслях!

– Потише, в соседней комнате монахиня… Чему ты смеешься, девочка? Человек грешит постоянно и постоянно раскаивается: это называется совесть.

Он закрыл уставшие глаза и хрипловато вздохнул. Но силы его еще не покинули; теребя простыню, он спросил:

– Сколько их там собралось, нетерпеливых, ждущих, когда я отдам концы, чтобы обыскать мой тюфяк?

– Вы угадали, – ответила Фаншетта холодно, – нетерпеливые собрались и ждут.

– Если бы я захотел, – пробурчал полковник, – я мог бы умереть в окружении гвардейцев, как король.

Но ответ графини, видимо, его задел, он надеялся на возражение.

– Ты их терпеть не можешь, моя девочка. Так сколько?

– Пятеро. Герцог, милорд, доктор и граф Корона.

– И Приятель-Тулонец?

– Тулонец уже сорит вашим наследством. Мошенник и неблагодарный подлец.

– Мой воспитанник, – промолвил старец так тихо, что графиня еле его расслышала. – Если бы ты его взяла в мужья!.. Фаншетта, – вдруг заволновался он, – как странно, что ты никогда не хотела стать вдовой!

– Я и сейчас не хочу, предпочитаю страдать.

– Меня скоро не станет, но если ты сменишь мнение, помни, что ты из Сартэна и к тому же очень красива. Кто-нибудь полюбит тебя и возненавидит его…

– Я люблю, а меня не любят, – призналась молодая женщина со слезами в голосе.

– Кого же ты полюбила, девочка? – с детским любопытством спросил больной.

– Мишеля!

Глаза полковника расширились от изумления.

– Мишеля! – пораженно повторил он. – Сына Мэйнотта! То дело… да, оно никак не хочет уходить в прошлое!

Затем, стараясь избавиться от какой-то докучливой мысли, спросил:

– Ты мне назвала только четверых, Фаншетта. Так кто же пятый шакал?

– Ваш исповедник.

Ей показалось, что больной сейчас вскочит с постели, так сильно он был потрясен ее ответом.

– Они решились на это! – выкрикнул он, задыхаясь от возмущения. – Посмели рисковать моим вечным спасением?

Графиня, изумленно созерцавшая его волнение, подумала про себя: «А ведь он и впрямь надеется обвести Бога вокруг пальца!»

– Пойти на такое! – продолжал возмущаться старец, и голос его слабел, по мере того как росла злость. – Единственное злодейство, которому нет прощения: святотатство! Втянуть меня в святотатство! Ах, мошенники, будь они прокляты! Ну и компания собралась; герцог, бессердечный распутник; лорд, карманный воришка, и доктор, круглый невежда! Про твоего муженька, мерзавца чистой воды, и говорить нечего!.. А я… я молодец, что не все священнику выложил. Тайна осталась при мне! Слава Богу! Бог есть! Я всегда верил в Него, и теперь знаю, что Бог есть!

– Значит, все-таки имеется тайна? – спросила графиня, и глаза ее хищно блеснули.

Гнев полковника поутих, он окинул внучку сумрачным взглядом.

– Конечно, имеется, – торжественно, но с легким сарказмом проговорил он. – Слышала ты мое имя, то, которое я носил, когда предводительствовал над всей Каморрой?

– Да.

– Это имя звучало громко. Но его не напишут на моей могиле. А слышала ты что-нибудь о талисмане из монастыря?

Женщина молчала, но глаза ее разгорелись. Старец поднес руку к своим векам, словно желая убрать пелену, мешавшую ему прочитать взгляд графини, затем рука его бессильно упала вниз, и он пожаловался:

– Я совсем перестал видеть. Не смог распознать обманщика, укравшего мою исповедь! Но они не получат тайны. Только один человек остался мне по-настоящему верным. Приятель-Тулонец не участвовал в их подлом деле. Он мой воспитанник. Я передам талисман ему.

– Это он привел обманщика, укравшего вашу исповедь, – сухо заметила графиня.

– Не серди меня, девочка, – сказал старец, тускло блеснув глазами, – это подрывает мои силы, не забывай, что я все-таки твой дед.

Он сделал жест, хорошо знакомый графине: она тут же взяла со стола пузырек и, накапав микстуры в серебряную ложечку, поднесла к губам больного.

– Ты любишь меня, Фаншетта, – признал он, выпив лекарство. – Спасибо.

– Я люблю вас, дедушка, – ответила графиня. – Если Хозяином станет Тулонец, он погубит меня.

– Ты – женщина. Тебе не годится быть Хозяином.

– Посмотрите на меня хорошенько.

Гибкая и мускулистая, она выпрямилась во весь рост, величественная, как королева. Старец, выразив восхищение кивком головы, одобрительно произнес:

– Ты и вправду сильнее любого мужчины! Но… время пока что есть.

Вероятно, под действием лекарства изможденные щеки больного порозовели. Казалось, он слышит какой-то шум, не доходивший до его собеседницы; заблестевшие глаза его обежали комнату, поочередно останавливаясь на трех закрытых дверях, и внимательно осмотрели окно.

– Они уже вышли из-за стола, – объявил он.

И в ответ на вопросительный взгляд графини приказал:

– Иди проверь.

Она повиновалась беспрекословно. Во время ее отсутствия сестра, дежурившая в соседней комнате, подошла к порогу и окинула постель внимательным взором. Больной следил за ней, полуприкрыв глаза.

Графиня вернулась и, сев возле его кровати, сообщила тихонько:

– Они ушли.

Губы полковника скривились в горькой улыбке. Он сделал ей знак приблизиться и произнес очень быстро и очень отчетливо:

– Они здесь… я их почуял… я их вижу сквозь двери, за каждой створкой по хищнику и за окном тоже – я слышал на балконе шаги. Не шевелись… не смотри туда… будь осторожна: если они узнают, что я шепчу тебе на ухо, ты будешь убита.

Графиня, видимо, тоже не сомневалась в этом – по телу ее пробежала дрожь.

– Они пытаются обмануть друг друга, – продолжал полковник. – Такая порода. Союз между ними подорван беспрерывной враждой, кабы не это, не было бы предела их могуществу… Все они сделали вид, что уходят, и вернулись крадучись. Боятся упустить мой конец…

– Но они просчитались, дедушка, – сказала в ответ графиня, удивленная явными симптомами возвращения жизни в тело и сознание больного. – Вам стало гораздо лучше.

– Не пройдет и четверти часа, – холодно объявил полковник, – как я буду мертв. Все переходит к тебе, Фаншетта, все: тайна Черных Мантий, талисман и ключ от сокровищ. Ты зарумянилась, твои глаза заблестели – ты не любишь меня! Будет ли завтра день? Для меня не будет, во всяком случае, здесь. Впрочем, как знать? В то место, куда я ухожу, ничего не возьмешь с собой… Куда я ухожу?

Он слегка вздрогнул всем своим укрывшимся под простыней худым телом. Голос его оставался отчетливым, но спокойствие уступало место глухому отчаянию. Глаза потерянно и тускло глядели из глубоких впадин.

– Будет ли завтра день? – повторил он. – Воспоминания прошлого накатывают на меня потоками. Мои глаза были зорче, чем у орла, мой голос перекрывал шум ручьев, там, в наших горах, где тысячи воинов Каморры склоняли свои гордые головы только передо мной! Мы побивали целые армии… «Будет ли завтра день?» Знаешь ли ты, откуда пришла эта фраза? Она была когда-то воинственной и веселой, она обещала риск и добычу. На этот вопрос моих тайных подданных всегда отвечал я сам. После недель роскошных ночных пиров в наших подземных жилищах приходила пора вернуться к свету и битвам. Будет ли завтра день? Будет кровь и золото? Услышим мы песню пороха? Перекинем ли через седла белокожих пленниц с растрепанными волосами?.. Да, говорил я, завтра будет день. В ответ раздавался нескончаемый крик радости. Женщины казались еще прекраснее, и вино еще больше горячило кровь. И я никогда не обманывал! На следующий день мы выходили на свет. Мои черные рыцари рыскали по горным дорогам, а самые дерзкие добирались и до городов… И было одно имя, мое, которое грохотало громом…